– Ну вот ты себя и скомпрометировал,- сказала она.

– Меня это не тревожит,- заметил я.- А ты понимаешь, любовь моя, что мы с тобой совсем одни? И нам не надо думать о том, что неожиданно может вернуться Элспет или нас может выследить Ева. И мне не придется расставаться с тобой в десять часов, и я буду дарить тебе хрусталиков сколько ты захочешь и в любое время.

– А почему бы не сейчас?-Она потянула меня к себе на диван. И мы погрузились в наслаждение, острое, как боль. Потом мы очнулись, потрясенные и испуганные: это было полное растворение друг в друге. Мы слились, словно две амебы, и в то же время яростно, как столкнувшиеся автомобили.

– Боже,- прошептала она,- это было уж слишком чудесно.- Ее «боже» не прозвучало как богохульство. Не показалось оно мне богохульством и в минуты самого большого упоения. Тогда она несколько раз повторила это слово – изумленно, прерывисто; прежде я никогда его от нее не слыхал.

Перед чаем мы пошли умыться на кухню. Это была маленькая прохладная комната с каменным полом; из плоской раковины во все стороны разлетались брызги. Вода была ледяная, и Элис, раздевшись до пояса, вздрагивала каждый раз, когда капли попадали ей на спину. Стекла крошечного оконца были покрыты густым слоем пыли, и в полумраке кожа Элис, казалось, излучала свет. Сейчас, когда меня не терзало желание обладать этим телом, я любовался его красотой отвлеченно, как гармоничной гаммой света и красок, как прихотливым сплетением изогнутых линий, которое отдавало, отдавало, отдавало свою прелесть воздуху, холодной воде и мне.

Женское тело всегда жаждет жить, всеми своими частицами, а мужское – стремится к смерти, но пока Элис была со мной, я не мог умереть; у меня было такое чувство, словно воскресли мои родители,- с ней кончались страх и одиночество.

Она повернулась ко мне и обвила мою шею руками.

– Ни одному мужчине я не позволяла до сих пор смотреть, как я моюсь,- сказала она.- Я всегда придавала этому большое значение: мужчинам разрешалось смотреть на меня лишь после того, как я наведу на себя глянец – выкупаюсь, подмажусь, причешусь. Но ты, если тебе нравится, ты можешь смотреть на меня, чем бы я ни занималась. Мне все равно, какой ты меня видишь, лишь бы ты смотрел на меня. Я люблю тебя, Джо, люблю по-настоящему, как жена. Мне хотелось бы, чтобы мы любили друг друга так сильно, что нам не было бы нужды говорить об этом. И в то же время я хочу об этом говорить.

– Я люблю тебя, я люблю тебя, как муж. Я готов умереть ради тебя.

– Не надо говорить о смерти.

– В таком случае я буду жить для тебя. Ты будешь самой любимой женщиной на свете.

– Нет. Просто женщиной, которую ты любишь больше всего.- Она вздохнула.- Если бы можно было не уезжать отсюда!

Слезы обожгли мне глаза. Все мы пленники эгоистичного карлика «Я», но полюбишь – и так быстро становишься человеком, что даже больно.

– Сейчас это не сон,- сказал я.- Это явь.

Она теснее прижалась ко мне.

– Тебе нравится моя любовь? А они тебе нравятся? Или они уже слишком старые?

– Они чудесные. Только на них моей голове и бывает хорошо.- Но, говоря это, я вдруг пожалел, что грудь ее не выглядит моложе.

Мы устроили настоящее пиршество из американской консервированной колбасы, яичного порошка и консервированных фруктов; затем отправились в Камли. Селение находилось в миле от моря, а наш коттедж стоял усамой бухты Камли. Когда мы пришли туда, было шесть часов, и жара немного спала. Договорившись в лавках, чтобы нам присылали по утрам хлеб и молоко, мы сели у выгона в тени большого дуба и позволили тишине окутать нас, щекоча наши ладони, словно нос ласкового спаньеля.

На Элис было низко вырезанное шелковое платье с узором из бирюзовых, золотых и алых полос, которые, мягко переливаясь, переходили один в другой,- тона были сочные, как сливовый торт, и в сочетании с этими красками ее волосы цвета светлого меда и уже слегка загоревшая кожа выглядели удивительно эффектно.