Что я мог еще ей сказать? Мне пришло было в голову изобрести какого-нибудь приятеля военных лет, но лгать всегда опасно. А назвать Элспет я не посмел.

– Взгляните,- сказал я, указывая на запад. Солнце садилось, словно тонущий крейсер, и багряный отсвет его постепенно погружался в черное море Леддерсфорда.

В огромном массиве домов вспыхнули желтые огоньки, и мне казалось, что я слышу, как позвякивают кольца задергиваемых портьер.- Красивый закат всегда чертовски на меня действует,- сказал я.

– В самом деле? – Ева на секунду положила голову мне на плечо и добавила: – Если ваш друг – мужчина, скажите ему, чтобы он не употреблял лавандовой воды.

23

Вот почему через три дня я сидел, тупо глядя на письмо от Сьюзен.

«Я не хочу больше Вас видеть. Я не желала слушать, когда мне говорили про Вас и про нее, но теперь я знаю, что все время, пока мы встречались, Вы ходили на свидания к ней. Я уезжаю за границу, а потому нет смысла писать мне или звонить по телефону. Вы очень плохо со мной поступили, и больнее всего то, что все время лгали мне. Очевидно, Вы думали, что я слишком молода и глупа и Вы не будете со мной счастливы. Возможно, это так и было, но теперь я стала взрослой. Я надеюсь, что Вы будете счастливы и добьетесь всего, к чему стремились. Я не сержусь на Вас,- мне только грустно и больно, словно умер человек, которого я любила».

Письмо было написано, во всяком случае, изящно,- это первое письмо, которое я получил от нее и вообще от женщины. В какой-то мере я был даже рад. Теперь по крайней мере мне не придется тратить даже этот символический шиллинг,- весь мой физический и эмоциональный капитал я смогу отдать Элис. Мой роман со Сьюзен закончился весьма удачно, и мне льстило, что она грустит из-за меня. «Словно умер человек, которого я любила»,- я решил запомнить эту фразу. Она означала, что Сьюзен любила меня, что теперь все кончено, что ей очень тяжело,- и при этом никаких унизительных для ее достоинства оскорблений или угрозы покончить с собой.

Это было письмо, написанное женщиной категории № 2; женщина моей категории, даже если бы ей и пришло в голову написать письмо, не сумела бы выдержать такого наивного, благородного, элегического тона.

Улыбаясь, я вскрыл письмо Чарлза:

«Кажется, я нашел в Лондоне свою счастливую судьбу, хотя до сих пор мне так и не удалось встретить одну из тех богатых и щедрых старушек, которых здесь, по слухам, полным-полно. Но у меня роман с библиотекаршей из детской библиотеки, прелестной крошкой категории № 5,- если не № 4,- очень умной (во всяком случае, она соглашается со всем, что бы я ни сказал), чистой как стеклышко, в чем я нимало не сомневаюсь, и, к моему великому удивлению и радости, дочерью директора фирмы. Правда, фирма совсем маленькая и у папочки есть еще три сына – бесшабашные пьянчуги, которые пускают по ветру родительские денежки: один учится в Оксфорде, другой – писатель, получающий от старика слишком уж щедрую субсидию, а старший работает у отца и кладет себе в карман непомерно большое жалованье. Никто не заботится о бедняжке Джулии, однако можешь быть уверен, что в моем лице она обрела преданного защитника.

Но я собирался тебе писать не об этом. Как насчет пресловутой поездки в Дорсет, прежде чем черная ночь супружества сомкнется над нами или, во всяком случае, надо мной? Мне предлагают снять коттедж в Камли, на мысу у маленькой бухточки близ Лалуорта. Рой Мейдстоун согласен войти с нами в долю, и мы будем две недели удить рыбу, купаться, пить и, надеюсь, грешить с местными крестьяночками, которые, как все говорят, глупы, любвеобильны, страстны и пахнут сеном и жимолостью.

Беда в том, что коттедж этот будет свободен только между двадцатым июня и одиннадцатым июля, а мы с Роем можем приехать лишь двадцать четвертого. Мы всего четыре дня не будем пользоваться причитающимися нам благами, и все-таки меня гложет досада.