Мы всего четыре дня не будем пользоваться причитающимися нам благами, и все-таки меня гложет досада. Ты говорил, что можешь уехать двадцатого, а потому, если хочешь отправиться туда до нас и заблаговременно составить перечень вероятных девственниц, исторических достопримечательностей и прочего и прочего, то живописная маленькая резиденция в твоем полном распоряжении. А то можешь погостить у меня – как хочешь…»
Я снова улыбнулся. Мы с Элис прикидывали, как бы съездить куда-нибудь вместе хотя бы на одну ночь. Она собиралась в июле навестить свою старинную приятельницу в Лондоне. Джордж должен был уехать по делам во Францию…
– У вас чай остыл, Джо,- сказала миссис Томпсон.
– Я думаю об отпуске.
Она налила мне свежего чая.
– Все уже решено?
– Да,- сказал я.- Как странно: стоит чего-нибудь захотеть – и все сразу устраивается.
Ее спокойное, веселое лицо вдруг омрачилось. Мне уже приходилось видеть подобную перемену: так выглядела тетя Эмили во время расследования обстоятельств гибели моих родителей. Передо мной было лицо старой женщины, слишком хорошо знающей, что такое любовь, простая человеческая любовь, прозаичная, как дождливый понедельник, и столь же необходимая, как жалованье,- слишком хорошо знающей, что такое боль, которая выражается в тоне, таком же деловом и обычном, как тон полицейского, когда он дает показания. В эту минуту миссис Томпсон знала обо мне все и понимала каждую мысль, скрытую за плотью и костяком моих слов.
– Когда человек молод, он всегда получает то, что хочет: весь мир словно сговаривается исполнять его желания…
Потом ее лицо приняло обычное выражение, и из 1943 года, из зала суда, где пахло сырой шерстью, высохшими чернилами и каменными полами и где толстый судья, ведший расследование, скучая, слушал показания тети Эмили, я вернулся в настоящее – в светлую комнату, где солнце играло на полированном дубовом столе, а за окнами смеялось и шумело Орлиное шоссе, веселое, как только что выкупанный ребенок.
Когда я пришел в канцелярию, там было полно народу, и все поздравляли Тома Херрода. Том работал главным ревизором; он носил очки, был лыс и, хотя ему еще не исполнилось тридцати пяти лет, уже приобрел сутулость и нездоровый цвет лица кабинетного работвика. Вероятно, он обладал всеми нормальными человеческими свойствами, но мне почему-то казалось, что он попал к нам с новой партией канцелярских принадлежностей либо был подарен на рождество вместо новой бухгалтерской книги или чернильного прибора. Я присоединился к окружавшей его группе.
– Поздравляю. Вы будете отличным помощником казначея. Когда вы уезжаете на юг?
– Не торопитесь,- сказал он.- Я еще не сдал дела.- Он положил руку на плечо Тедди.- Янадеюсь, вы справитесь без меня.
На лице Тедди было самодовольное выражение. И это ему не шло. Когда Том удалился и мы остались одни, он сказал:
– Вы будете просить о повышении, Джо?
– Четвертую категорию дают обычно, только когда ты уже совсем стар и это не может доставить тебе никакой радости,- сказал я.- К тому же зачем мне лишняя ответетвенность?
– А я все-таки попробую,- сказал он.
– У вас больше шансов, чем у меня. Вы здесь работаете дольше.- Он действительно пришел сюда раньше, но был не таким хорошим работником, как я, и знал это.- Оклад вначале будете получать по третьей категории,- сказал я.- Четвертую они почему-то боятся давать.
– Все лучше, чем ничего,- заметил Тедди.- Вы знаете, у нас с Джун дело приняло серьезный оборот!
– Рад за вас: она чудесная девушка.- Меня вдруг охватило чувство непоправимой утраты, а потом мне показалось, что между мной и остальным миром возник высокий барьер.- Желаю вам счастья, Тедди. И с Джун, и с работой.
– А вам не будет неприятно, если я подам заявление?
– Почему вдруг?
– Я ведь стану вашим начальником. |