— Сте-фа-ния… — В его произношении имя княгини получилось слишком грубым и невнятным, однако чешка не заметила этого. Она видела своего полковника таким, каким желала видеть. Каким нафантазировала себе, сотворила в своем воображении, а посему многое не замечала и прощала. Она умела делать то и другое.

— Бог-дан…

— Сте-фа-ни-я…

Они оба понимали, сколь запоздалой оказалась эта их встреча и эта любовь. Но, чем отчетливее они это осознавали, тем яростнее тянулись друг к другу, маня и лаская… Оплакивая то, чего недополучили в молодости, и страстно любя то, что беззастенчиво оплакивали в молодые годы.

— Бог-дан…

— Сте-фа-ни-я…

— Теперь у тебя получается нежнее, — прошептала княгиня, уткнувшись лицом в полу его шерстяного дорожного плаща.

— Все равно не смогу произнести так, как чувствую.

— Да это и невозможно. По себе знаю, — улыбается Стефания.

Пылают костры. Басуют почувствовавшие свободу кони. Потрескивают под порывами ветра кроны чахлых степных деревьев. И луна, неспешно выплывающая из-за черно-синего перевала туч, освещает две затерянные посреди степи фигуры, так и оставшиеся где-то между прошлыми и будущими веками, между поколениями и цивилизациями.

— Бог-дан…

— Сте-фа-ни-я…

— Я поманила бы тебя в свою Чехию, за мощные стены замка, у которого наконец-то появился бы настоящий хозяин и настоящий защитник. Но в таком случае уже никогда не смогла бы возгордиться тем, чего ты достиг, и тем, чего еще достигнешь в этом мире.

— Перед каждым сражением я буду возрождать в памяти твой образ и молиться на него, как на икону святой заступницы.

— «Святая Стефания Моравская» — так будет называться твоя икона?

— Лучшие знатоки всех религий и вер станут ломать головы, пытаясь постичь, к какой из них принадлежит и кем канонизирована эта святая Стефания Моравская…

— Но так и не смогут добраться до грешной истины, — с улыбкой поддержала его мечтания княгиня.

Она умела улавливать и продолжать мысль. Умела подхватывать и обожествлять улыбку, умела создавать из мужчины кумира — да так, что он становился кумиром не только в ее, но и в собственных глазах. Такая женщина достойна любого монарха Европы. Владея такой женщиной, невозможно не стать королем. А став им, невозможно не посвятить остаток жизни тому, чтобы овладеть такой женщиной.

Он придет к своему трону. Он добудет корону собственным мечом и только потом предстанет пред вратами того единственного замка, который готов штурмовать всю свою жизнь. Штурмовать, не сжигая и не разрушая, а любя…

— Сте-фа-ни-я…

— Помнишь ту ночь, когда я ворвалась в твою опочивальню?

— Будь я проклят, что согласился привести к себе наложницу-грузинку…

— Напрасно. Наложница была ослепительно красивой и молодой. В этот раз Карадаг-бей по-настоящему расщедрился, — успокоила его Стефания. — Только я пришла не для того, чтобы самой увлечь тебя. И не для того, чтобы своим появлением упрекнуть тебя в неверности.

— Это была последняя моя «неверность», — покаянно поклялся Хмельницкий и, что самое странное, поверил своей клятве. И это он, которого знали не только в графских салонах Потоцких, но и во многих других аристократических кругах…

— Я вообще появилась там не в связи с наложницей, — пропустила мимо ушей его мужские, монашеские клятвы Стефания. — Просто мне вдруг стало страшно. Когда я узнала, что твоего сына пытаются оставить заложником, я испугалась.