Джедефра замолчал и вопросительно посмотрел на жреца. Тот выждал несколько минут и заговорил:

    – Одиннадцатая из сорока двух великих и тайных книг, называемых «Души Ра», содержит перечень всех местностей и учение о том, что они заключают в себе. Писец ее – сам Тот. [32] Но разве Великому Дому неизвестно завещание его предка Нетерхета-Джосера?

    Жрец заметил удивление, мелькнувшее в лице Джедефра, и быстро спросил:

    – Неужели верховный жрец Ра не сказал об этом?

    Джедефра поднялся, лицо его стало грозным:

    – Я хочу видеть завещание теперь же! Где скрыто оно? В его высоте?

    – Да, на этой плоской горе, против Белой Стены, – ответил жрец и заглянул в окно. – Ра вступает, [33] – продолжал он, – во время жатвы [34] ночь хороша для пути.

    Жрец опустил глаза и, отойдя в угол комнаты, безмолвно и бесстрастно уселся на ковре.

    По зову фараона молчаливые комнаты ожили.

    Просторное судно с высоко поднятой кормой поплыло вверх по широкой реке. Джедефра расположился на троне из черного дерева под навесом, раскрашенным в желтую и синюю клетку, цвета царского покрывала. Четыре светлокожих гиганта-ливийца, стоя наготове с луками и секирами, охраняли священную особу царя.

    Плавание должно было занять весь вечер и часть ночи: от дворца фараона до столицы страны – города Белых Стен – было не меньше шестидесяти тысяч локтей.

    Медленно проплывали мимо унылые берега – ровные крутые уступы плоскогорья западной пустыни, болотные заросли восточного берега. Мертвые склоны долины казались издали лишь невысокой, красной в лучах опускающегося солнца полоской. Между ней и рекой колыхалось обширное зеленое пространство густой болотной растительности. Кое-где поблескивали озерки воды. Группы высоких пальм трепетали темными перистыми кронами, чеканно выделяясь в золотистом небе.

    Под ветром высокая трава сгибалась, словно серебряные волны широко катились по сплошным зарослям осоки.

    Стройные «дары реки» – папирусы стояли в самой воде, поднимая звездчатые метелки из узких листьев почти на два человеческих роста, а около них были разбросаны крупные яркие чаши голубых и белых лотосов.

    Временами пальмы образовывали небольшие рощи; за кольчатыми стволами виднелись низенькие, скученные домики, построенные из зеленовато-серого нильского ила. На плоских крышах некоторых домов расположились отдыхать семьи земледельцев. Кое-кто уже спал, завернувшись в мягкие циновки из папируса, другие еще доканчивали скудный ужин из стеблей того же папируса, политых касторовым маслом. При виде барки фараона люди проворно поворачивались к реке и утыкались лбами в глину крыши или в мягкую пыль вытоптанной вокруг домов земли.

    Солнце зашло, закат быстро мерк, ослабевший ветер стал прохладным. Фараон встал, нарушив молчание:

    – Я сделался усталым, сердце мое следует дремоте! [35]

    Джедефра удалился в каюту на корме в сопровождении хранителя сандалий. Кормчий потряс жезлом, и весла послушных гребцов стали осторожней опускаться в воду.

    Жрец направился на плоский нос судна, низко нависший над водой, где стоял помощник кормчего с шестом, беспрерывно измерявший глубину. До восхода луны необходимо было плыть с осторожностью. Река изобиловала мелями, часто менявшими свое место и неведомыми даже самому опытному кормчему.