Т о н я. На верную смерть идете — хуже чем на войну.

Б а р м и н. Ну-ну, девочка. Мне телефон нужен, а не смерть.

Т о н я (встала в дверях, решительно). Не пущу!

Б а р м и н (улыбаясь). Не глупи.

Т о н я. Ружье возьму, а не выпущу вас из избы.

Б а р м и н (все так же улыбаясь, очень заинтересованный). Да? Возьми.

Тоня хватает ружье, взводит курки, наставляет его на Бармина.

Опусти ружье. Целиться в человека нельзя. (Строго.) Ну?

Т о н я. Нет.

Б а р м и н (забирает ружье, спускает курки, прислоняет его к стене). Неужели ты думаешь, мне хочется идти на лед? Не сумасшедший же я. Но — надо. А если мне надо и если я понимаю, что меня ждет, — будь умницей и спокойно меня отпусти.

Т о н я. Прошлой весной наш киномеханик провалился. Все село стояло на берегу, а помочь не могли. Думаете, просто такое второй раз пережить?

Б а р м и н. Не очень-то благородно мне об этом сейчас говорить.

Т о н я. А благородно стоять и смотреть, как человек тонет у тебя на глазах?

Б а р м и н. А ты не смотри. Что по телевизору сейчас?

Т о н я. Футбол.

Б а р м и н (включает телевизор). Стань сюда! (Берет Тоню за плечи, ставит ее перед телевизором, в дверях.) Имей в виду — возле берега обернусь. Увижу тебя у окна — о Софи Лорен не мечтай. (Улыбнулся.) Завтра вернусь. Гуд бай. (Выходит.)

Зазвучал голос спортивного комментатора. Прошла минута, две. Напряжение, в котором пребывает Тоня, достигает предела. Не выдержав, она крадется к окну и осторожно выглядывает наружу. С широко раскрытыми от ужаса глазами наблюдает за происходящим на реке. Зажимает ладонью рот, словно боясь выдать себя невольным криком. И вот то, чего она с таким страхом ожидала, произошло. «Господи!» — выдохнула она. Беспомощно оглянулась. Кинулась к двери. Обратно к окну. Поспешно надела резиновые сапоги и без пальто выскочила из дома. Сцена погружается в темноту. Звучит голос комментатора, изредка заглушаемый ревом стадиона. Прошло несколько минут сценического времени.

Сцена освещается. Т о н я  вводит в дом хромающего  Б а р м и н а. Брезентовая куртка потемнела от воды. Зубами он стаскивает с рук и бросает на пол набухшие рукавицы.

Т о н я. Господи, вот беда-то, вот беда!

Б а р м и н. Погоди, Антонина, не причитай. Беда — если перелом, а с вывихом сладим и без врачей. (Добрался до кресла, присел на подлокотник.) И «не поминай всуе имени господа своего». (Вытягивает ногу, прислушивается к боли.) В церковь ты не ходишь, в бога не веришь, зачем же взывать к тому, кто для тебя всего лишь бессмысленное сочетание букв?

Т о н я (расстегивая «молнию» на куртке Бармина). Нашли время воспитывать. Бог — он вроде междометия для меня.

Б а р м и н. Будь добра, стащи-ка сапог… Отлично. Теперь попробуй нажать пальцем повыше лодыжки… (Прислушивается.) Так. А теперь пониже сантиметров на пять. (Поморщился от боли.) Ясно. А теперь возьмись за ступню и чуть поверни… А, проклятье! Оставь… Ну что ж, Бармин, дело пока не табак. Похоже на вывих.

Т о н я. Господи, разве не говорила я вам, разве…

Б а р м и н (обрывая).