Но ведь можно подняться в горы, там никаких изгородей нет.
— Там одни лишь камни, — сказала Жозефина. — Я пыталась…
Она прервала саму себя, когда Хосе вышел на веранду и стал накрывать на стол. Когда он вышел, она нетерпеливо повторила:
— Одни лишь камни. И в доме темно. Всегда темно.
— Да, это так, — сказала Виктория. — Но ведь нужно лишь выйти за дверь? Не правда ли?
Гостьи не ответили. Довольно долго стояла тишина. X. была занята едой, но Жозефина лишь для вида ковыряла в тарелке. Виктория снова взяла слово. Она рассказывала веселые истории о своих учениках, о своей неприспособленности и как ученики помогали ей наводить порядок, так же как Жозефина обогрела своим присутствием дом, где она живет, а мисс Смит позволила отдохнуть в своем доме в тот раз, когда она устала и почувствовала себя плохо.
— И вовсе вам не было плохо, — прервала ее X. и заговорила теперь со спокойной уверенностью: — Вы чувствовали себя прекрасно, вы просто гуляли и шпионили в ее пользу.
Виктория ответила с облегчением:
— Совершенно верно, мисс Смит. Я тогда вела себя плохо. Но откровенность за откровенность: хорошо ли грозиться убить человека и строить гримасы его прислуге?
Жозефина засмеялась и наконец-то принялась за еду.
— А у вас, Жозефина О’Салливан, — продолжала справедливости ради Виктория, — неужели у вас и вправду никакой другой музыки, кроме оперной, нет?
— Нет, — сердито ответила Жозефина.
Хосе снова появился на веранде, он сновал вокруг них, спрашивая, все ли в порядке.
— Спасибо, все замечательно, — отвечала Виктория, — не принесете ли еще одну бутылку вашего великолепного вина?
Он поклонился и ушел. Вскоре на столе появилось вино.
Взглянув на долину, Виктория сказала:
— Как тихо!
— Тишина, — заметила X., — это нечто такое, к чему питаешь слабость, не правда ли? Когда остается совсем мало тем для разговора, если чувствуешь себя отлично, когда что-то недосказано, или как еще?
Виктория покраснела.
— Высказывание, — утратив свою непринужденность, сказала она, — теряет свой смысл, если его повторяют в искаженном виде.
Жозефина одарила Викторию понимающим взглядом, кисло улыбнулась и пожала плечами.
Трапеза продолжалась.
Апельсины были поданы очень красиво, на черенке каждого плода сохранились зеленые листья. Виктория взяла один и сказала, что Хосе, в самом деле, сделал все, что в его силах.
— Ерунда, — ответила X. — Он думает, что мы — туристы. Ни один местный житель не ест апельсины.
Виктория сказала:
— Это была моя идея, а вовсе не Хосе. Апельсины следует понимать как своего рода символ, как декорацию.
— Какой же символ?
— Быть может, как мечту, как представление о райском дереве. Как нечто недоступное. Я здесь постоянно думаю об апельсинах.
— Я почти понимаю! — воскликнула Жозефина. — Ни в малейшей степени не зазорно, если на столе стоят апельсины! В России на стол ставят яблоки. Я знаю, что имеет в виду Виктория. О, она — необыкновенная.
— Какая новость! — чрезвычайно сухо произнесла X.
На проселочной дороге прямо под верандой остановилось несколько мальчишек, они показывали пальцем на веранду и время от времени выкрикивали какие-то слова по-испански.
— Чего они хотят? — спросила Виктория.
X. взглянула на Жозефину и предупредительно объяснила:
— Они говорят, что там сидит тетенька, которая устроила спектакль на карнавале, ну та, что танцевала рядом с бандитским автомобилем…
— Они имеют в виду ее, а не меня! — воскликнула Жозефина. |