— Конечно, — ответила Эльса. — Тогда ей будет совсем хорошо. Пройдемся немного вдоль берега, поищем каких-нибудь дровишек. У нас нет больше неколотых дров, а чурбаки в очаге не горят.

— Все устроится, — сказал Арне. — Пойду и наколю дров. Для меня это — пустяк, и много времени не отнимет.

Она отпустила его, забыв о чайке, которая каждую весну сидела в гнезде возле поленницы, и только через некоторое время, вспомнив об этом, выскочила из лачуги и стала звать его домой. Но было уже поздно, он сам вошел с топором, висевшим у него в руке, бросился на кровать и сказал:

— Там было три яйца.

— Что ты говоришь?

— Три яйца. Это — три птицы. Я бросил их в море. Гнездо тоже, — Немного помолчав, он добавил: — Гнездо уплыло прочь. Но яйца пошли ко дну, как камни… канули прямо вниз.

Эльса смотрела на его источавшую неприступную недоброжелательность спину, и у нее внезапно пропало всякое желание сказать ему, что если разорить гнездо морской птицы, она соорудит новое и будет класть яйца точь-в-точь на том же самом месте. Она спустилась вниз к поленнице, нашла «место преступления» и заложила его целиком камнями, а потом стала ждать за навесом, когда чайка вернется обратно. Птица осмотрела камни, попыталась сесть на них, затем снова поднялась, обошла камни кругом, снова тихонько посидела на них некоторое время, затем набрала в клюв сухой травы и неуклюже стала запихивать ее между камнями.

— Идиотство, — прошептала Эльса. — Проклятая, глупая…

Сдерживая рыдания, она внезапно почувствовала, что бесконечно устала от Арне, от всех его надуманных страхов, от его претенциозной чувствительности… Она побежала в дом и, усевшись на край кровати, точно и со всеми страшными подробностями рассказала о чайке, искавшей яйца, которые она высиживала. Он молча слушал, но в конце концов перевернулся на спину и только пристально посмотрел на нее. Затем, улыбнувшись, спросил:

— А во что будем играть теперь? Будем пугать друг друга? Искать яйца чайки? Ты ведь сказала, что мы придумаем какую-нибудь веселую игру, которая никому совершенно не нужна.

Эльса поднялась; она подошла к столику, на котором мыла посуду, и стала энергично собирать корм в мисочку Казимиры, затем открыла дверь и свистнула.

Арне закричал:

— Ты мешаешь гаге! Ты не можешь кормить это чаечье отродье хотя бы по другую сторону от дома?

Чайка прилетела. Все с тем же упорным пронзительным криком, с теми же сильными мягкими крыльями, гладившими лицо Эльсы… Но вот чайка села ей на руку, Эльса громко захохотала, уронила мисочку и, несмотря на могучее сопротивление крыльев, обхватила чайку обеими руками… Все было так, как представляла себе Эльса, абсолютно так, гладкая, как шелк, и крепкая, неимоверно живучая сила, плененная ее руками! Внезапно, с быстротою секунды пронзило ее редкостное и неистово-яростное ощущение радости объятия. Но это ликующее ощущение покинуло ее, как только огромная птица, резко высвободившись, взлетела, плавно заскользила над берегом и исчезла. Было необычайно тихо. Эльса по-прежнему стояла не оборачиваясь.

Арне сказал:

— Я видел вас вместе.

Его глухой голос был отдаленно-чужим.

В тот день была мягкая пасмурная погода, располагавшая к задумчивости, погода, когда, кажется, все застывает. На кусте роз уже появились мелкие светло-зеленые листочки. Арне не смотрел на гагу, но он все время знал, что она там, на своем месте, что она — подруга, которая не изменит.

Надо было, во всяком случае, взять с собой радиоприемник, но они ведь решили пожить наконец в долгой, благословенной тишине, да, такой у них был план. К вечеру с моря поднялся густой туман и принес с собой еще более глубокую тишину.