Само собой разумеется, что при входе на пляж сколочена скворечница с кассовой дырой и в этой скворечнице сидит унылое существо женского пола и цепко отбирает гривенники с одиночных граждан и пятаки с членов профессионального союза.

   Диалог в скворечной дыре после купания:

   -- Скажите, пожалуйста, вы вот тут собираете пятаки, а вам известно, что на вашем пляже купаться невозможно совершенно.

   -- Хи-хи-хи.

   -- Нет, вы не хихикайте. Ведь у вас же пляж заплеван, а в Ялту ездят туберкулезные.

   -- Что же мы можем поделать!

   -- Плевательницы поставить, надписи на столбах повесить, сторожа на пляж пустить, который бы бумажки убирал.

В Ливадии

   И вот в Ялте вечер. Иду все выше, выше по укатанным узким улицам и смотрю. И с каждым шагом вверх все больше разворачивается море, и на нем, как игрушка с косым парусом, застыла шлюпка. Ялта позади с резными белыми домами, с остроконечными кипарисами. Все больше зелени кругом. Здесь дачи по дороге в Ливадию уже целиком прячутся в зеленой стене, выглядывают то крышей, то белыми балконами. Когда спадает жара, по укатанному шоссе я попадаю в парки. Они громадны, чисты, полны очарования.

   Море теперь далеко, у ног внизу, совершенно синее, ровное, как в чашу налито, а на краю чаши, далеко, далеко -- лежит туман.

   Здесь, среди вылощенных аллей, среди дорожек, проходящих между стен розовых цветников, приютился раскидистый и низкий, шоколадно-штучный дворец Александра III, а выше него, невдалеке, на громадной площадке белый дворец Николая II.

   Резчайшим пятном над колоннами на большом полотнище лицо Рыкова. На площадках, усыпанных тонким гравием, группами и в одиночку, с футбольными мячами и без них, расхаживают крестьяне, которые живут в царских комнатах. В обоих дворцах их около 200 человек.

   Все это туберкулезные, присланные на поправку из самых отдаленных волостей Союза. Все они одеты одинаково -- в белые шапочки, в белые куртки и штаны.

   И в этот вечерний, вольный тихий час сидят на мраморных скамейках, дышат воздухом и смотрят на два моря -- парковое зеленое, гигантскими уступами -- сколько хватит глаз -- падающее на море морское, которое теперь уже в предвечерней мгле совершенно ровное, как стекло.

   В небольшом отдалении, за дворцовой церковью, с которой снят крест, за колоколами, висящими низко в прорезанной белой стене (на одном из колоколов выбита на меди голова Александра II с бакенбардами и крутым носом).

   Голова эта очень мрачно смотрит на вылощенный свитский дом, а у свитского дома звучит гармоника и сидят отдыхающие больные.

* * *

   Когда приходишь из Ливадии в Ялту, уже глубокий вечер, густой и синий. И вся Ялта сверху до подножия гор залита огнями, и все эти огни дрожат. На набережной сияние. Сплошной поток, отдыхающий, курортный.

   В ресторанчике-поплавке скрипки играют вальс из "Фауста". Скрипкам аккомпанирует море, набегая на свои поплавки, и от этого вальс звучит особенно радостно.

   Во всех кондитерских, во всех стеклянно-прозрачных лавчонках видно: пьют холодные ледяные напитки и горячий чай.

   Ночь разворачивается над Ялтой яркая. Ноги ноют от усталости, но спать не хочется. Хочется смотреть на высокий зеленый огонь над волнорезом и на громадную багровую луну, выходящую из моря. От нее через Черное море к набережной протягивается изломанный широкий золотой столб.

Коктебель, фернампинксы и "лягушки"

   Представьте себе полукруглую бухту, врезанную с одной стороны между мрачным, нависшим над морем массивом, -- это развороченный в незапамятные времена погасший вулкан Карадаг, -- с другой -- между желто-бурыми, сверху точно по линейке срезанными грядами, переходящими в мыс -- Прыжок козы.