С карточки на стене глядит один из братьев Чехова, задумчиво возвел взор к небу. Подпись:

   "И у журавлей, поди, бывают семейные неприятности... кра..."

   Верхние стекла в трехстворчатом окне цветные: от этого в комнате мягкий и странный свет. В нише, за письменным столом, белоснежный диван, над диваном картина Левитана: зелень и речка -- русская природа, густое масло. Грусть и тишина.

   И сам Левитан рядом.

   При выходе из ниши письменный стол. На нем в скупом немецком порядке карандаши и перья, докторский молоток и почтовые пакеты, которые Чехов не успел уже вскрыть. Они пришли в мае 1904 г., и в мае он уехал за границу умирать.

   -- В особенности донимали Антона Павловича начинающие писатели. Приедет, читает, а потом спрашивает: "Ну как вы находите, Антон Павлович?"

   А тот был очень деликатный, совестился сказать, что ерунда. Язык у него не поворачивался. И всем говорил: "Да ничего, хорошо... Работайте". Не то что Шаляпин, тот прямо так и бухал каждому: "Никакого у вас голоса нет, и артистом вы быть не можете!"

   В спальне на столике порошок фенацетина -- не успел его принять Чехов, -- и его рукой написано "phenal..." и слово оборвано.

   Здесь свечи под зеленым колпаком, и стоит толстый красный шкаф -- мать подарила Чехову. Его в семье называли насмешливо "наш многоуважаемый шкаф", а потом он стал "многоуважаемый" в "Вишневом саду".

На автомобиле до Севастополя

   Если придется ехать на автомобиле из Ялты в Севастополь, да сохранит вас небо от каких-либо машин, кроме машин Крымкурсо. Я пожелал сэкономить два рубля и "сэкономил". Обратился в какую-то артель шоферов. У Крымкурсо место до Севастополя стоит 10 руб., а у этих 8.

   Бойкая личность в конторе артели, личность лысая и европейски вежливая, в грязнейшей сорочке, сказала, что в машине поедет пять человек. Когда утром на другой день подали эту машину -- я ахнул. Сказать, какой это фирмы машина, не может ни один специалист, ибо в ней не было двух частей с одной и той же фабрики, ибо все были с разных. Правое колесо было "Мерседеса" (переднее), два задних были "Пеуса", мотор фордовский, кузов черт знает какой! Вероятно, просто русский. Вместо резиновых камер -- какая-то рвань.

   Все это громыхало, свистело, и передние колеса ехали не просто вперед, а "разъезжались", как пьяные.

   И протестовать поздно, и протестовать бесполезно.

   Можно на севастопольский поезд опоздать, другую машину искать негде.

   Шофер нагло, упорно и мрачно улыбается и уверяет, что это лучшая машина в Крыму по своей быстроходности.

   Кроме того, поехали, конечно, не пять, а 11 человек -- 8 пассажиров с багажом и три шофера -- двое действующих и третий -- бойкое существо в синей блузе, кажется, "автор" этой первой по быстроходности машины, в полном смысле слова "интернациональной". И мы понеслись.

   В Гаспре "первая по быстроходности машина", конечно, сломалась, и все пассажиры этому, конечно, обрадовались.

   Заключенный в трубу, бежит холоднейший ключ. Пили из него жадно, лежали, как ящерицы на солнце. Зелень, океан, уступы, скалы...

   Шина лопнула в Мисхоре. Вторая в Алупке, облитой солнцем. Опять страшно радовались. Навстречу пролетали лакированные машины Крымкурсо с закутанными в шарфы нэпманскими дамами.

   Но только не в шарфах и автомобилях нужно проходить этот путь, а пешком. Тогда только можно оценить красу Южного берега.

Севастополь. И Крыму конец

   Под вечер обожженные, пыльные, пьяные от воздуха катили в беленький раскидистый Севастополь, и тут ощутил тоску: "Вот из Крыма нужно уезжать".