Я никогда не видывал более мертвенной старухи; она вся состояла только из странного соединения костей и пергаментной кожи. Ее глаза, смотревшие вопросительно на меня, были бессмысленны. Может быть, ее следовало назвать слепой; впрочем, это зависит от понятия о слепости. Быть может, она когда-нибудь любила, рожала детей, нянчила их, называла их ласковыми именами. Но теперь все это исчезло и не сделало старуху ни счастливее, ни умнее. По утрам ей оставалось только приходить в холодную церковь и выпрашивать кусочек небес. Задыхаясь, выскочил я на улицу в резкий воздух. Утро! Как устанет старуха до вечера. А если она не спит, что тогда? Хорошо, что немногим из нас приходится выставлять на вид нашу жизнь, когда мы достигаем семи десятков лет; хорошо, что очень многие получают удар в голову вовремя, что называется, в расцвете лет, и уходят куда-то тайно страдать за свои безумия. Иначе между больными детьми и недовольными стариками мы потеряли бы всякое понятие о жизни.

В течение этого дня мне пришлось применять к себе всю мою мозговую гигиену; старуха застряла у меня в горле. Но вскоре я очутился на седьмом небе отупения, чувствуя только, что кто-то греб на байдарке, в то время как я считал его удары веслом, забывая сотни. Иногда мне делалось страшно, что я запомню сотни и удовольствие превратится в дело, но мой ужас оказывался химерой; точно по мановению волшебства, сотни исчезали из моей головы, и я не больше рассуждал о моих занятиях, чем человек, смотрящий с луны.

В Крейле, где мы остановились, чтобы позавтракать, мы оставили байдарки на плавучей прачечной, которая, так как уже наступил полдень, была занята толпой прачек с красными руками и громкими голосами. Только этих прачек и их бесцеремонные шутки и помню я изо всего Крейля. Если вы пожелаете, я могу заглянуть в мои исторические книги и сказать вам две-три цифры, потому что этот город часто фигурировал в английских войнах, но я предпочитаю упомянуть только о женском закрытом училище, которое заинтересовало нас потому, что оно было женским закрытым училищем, а также и потому, что нам представилось, что мы заинтересовали его обитательниц. Словом, в саду были две девушки, а на реке мы; и когда мы миновали ограду, в воздухе поднялось несколько белых платков. Мое сердце забилось, а между тем до чего мы, я и эти девушки, надоели бы друг другу и стали бы презирать друг друга, если бы встретились во время крокетной партии. Я именно люблю послать воздушный поцелуй или помахать платком существам, которых я не увижу никогда на свете, я люблю играть с возможностью, так сказать, вбивать гвозди, на которые не трудно повесить гирлянды фантазии. Это слегка встряхивает путника, напоминает ему, что не везде он путешественник, и что его странствие только сиеста во время настоящего движения жизни.

Церковь в Крейле — неописуемое место. Ее заливал веселый свет из окон; украшена она медальонами с изображением скорбного пути. Одно из множества ex voto мне очень понравилось: со свода висела правильно сделанная модель баржи с пожеланием, чтобы Бог довел «Св. Николая» из Крейля благополучно до пристани. Барка сделана очень отчетливо и привела бы в восторг мальчишек, играющих на берегу. Больше всего меня поразила глубина опасности, которой остерегались люди, повесившие эту баржу. Вы можете повесить модель корабля, прекрасно; он бороздит море кругом всего света, посещает тропики или холодные полюсы, подвергается опасностям. Но «Св. Николай» из Крейля будет двигаться лет десять при помощи терпеливых бечевых лошадей по травянистому каналу, под ветвями трепещущих тополей и под управлением дремлющего шкипера; он будет совершать все рейсы среди зелени, в зеленых берегах и никогда во всех своих странствиях не потеряет из виду какой-нибудь деревенской колокольни; неужели же вы думаете, что и этого нельзя сделать без вмешательства Провидения? Быть может, шкипер был юмористом, быть может, пророком и хотел этим примером напомнить народу о серьезных сторонах жизни?

В Крейле, как и в Нуайоне, святой Иосиф казался любимым святым за то, что он пунктуально исполнял просьбы богомольцев.