Нынешний сборник ставит себе задачу дать представление о Грине–мемуаристе, Грине–публицисте и критике, а тем самым дополнить новыми штрихами портрет Грина–художника, чья слава в Советском Союзе, можно сказать, находится на космической высоте. В этом писатель не раз имел возможность убедиться сам — достаточно вспомнить, как во время встречи со студентами Московского университета Георгий Гречко подарил ему потрепанный, испещренный карандашными пометками экземпляр «Нашего человека в Гаване», по которому космонавт изучал английский язык, а потом взял с собой на орбиту.

«Иногда я думаю, что книги воздействуют на человеческую жизнь больше, чем люди» — так размышляет гриновский персонаж в романе «Путешествия с моей тетушкой». Но в эссе «Потерянное детство» Грэм Грин утверждает, что только книги, прочитанные в юные годы, могут по–настоящему оказать влияние на судьбу человека, а в зрелом возрасте испытываемое воздействие уже не столь значительно. (К этой мысли он возвращается и в «Части жизни»; вообще следует отметить: у писателя есть ряд таких выношенных идей и тезисов — иногда парадоксальных, — которые он любит почти дословно повторять в своей публицистике и интервью.).

Книги, пленившие воображение в детстве, способны прорицать будущее, считает Грин. Свое увлечение Африкой он возводит к «Копям царя Соломона» Генри Райдера Хаггарда, которого обожал школьником (а свои привязанности Грин умеет хранить), и убежден, что именно «Дочь Монтесумы» заманила его позже в Мексику.

Впрочем, когда мы заговорили об этом, я вспомнил, что мое знакомство с Грином тоже было как бы предсказано заранее. Когда я окончил школу, на память о таком событии дирекция подарила мне — с соответствующими подписями и печатью только что выпущенного тогда на английском «Тихого американца». В подтверждение своих слов на следующий день я захватил с собой книгу, и Грин, который как никто умеет ценить сочиняемые самой жизнью сюжеты — даже для небольшого рассказа, сделал рядом с прежней вторую дарственную надпись: «Святославу Бэлзе с самыми лучшими пожеланиями тому школьнику». С тех пор количество автографов Грина у меня умножилось, но этот как‑то особенно дорог, и воспринял я его тогда прямо‑таки с детским восторгом. Да простится мне столь смелая аналогия, но в памяти сразу всплыл текст посвящения «Маленького принца»: «Леону Верту, когда он был маленьким».

Прав Сент–Экзюпери: мы все приходим во взрослый мир из «страны своего детства». Какой была «страна детства» Грэма Грина, можно узнать из первой книги его мемуаров «Часть жизни».

Писатели давно ощутили тягу к автобиографическим повествованиям и, приступая к ним, по–разному изъясняли свои цели. Петрарке — «художнику жизни» — важно было предстать перед грядущими поколениями таким, каким мечтался ему собственный образ, и это откровенно звучит в строках его «Письма к потомкам»: «Когда ты услышишь что‑нибудь обо мне — хотя и сомнительно, чтобы мое ничтожное и темное имя проникло далеко сквозь пространство и время, — то тогда, быть может, ты возжелаешь узнать, что за человек я был и какова была судьба моих сочинений, особенно тех, о которых молва или хотя бы слабый слух дошел до тебя. Суждения обо мне людей будут много различны, ибо почти каждый говорит так, как внушает ему не истина, а прихоть, и нет меры ни хвале, ни хуле…»

Гёте во вступлении к «Поэзии и правде» трактовал свою задачу шире: «Думается, что основная задача биографии в том и состоит, чтобы изобразить человека в его соотношении со временем, показать, в какой мере время было ему враждебно и в какой благоприятствовало, как под воздействием времени сложились его воззрения на мир и на людей и каким образом, будучи художником, поэтом, писателем, он сумел все это воссоздать для внешнего мира» (причем под «правдой» творец «Фауста» понимал факты, запечатлевшиеся в памяти, а под «поэзией» — их истолкование и сопряжение).