|
Все теплее и солнечнее. Читаю «Серого кардинала» Хаксли — с неожиданным удовольствием. Вечером вот уже третье шлюпочное учение. После этого на палубе почти никого, хотя вечер прямо‑таки благоуханный. Не знаю, один ли я все время нахожусь в напряжении или то же испытывают и остальные. 28 декабря. День рождения дочери. Шампанское в ее честь перед ленчем, и вечером — две бутылки кларета. Затем — вечеринка в каюте старшего стюарда. Такое ощущение, будто избавляешься от воздействия наркоза; чувствую, что начинаю бояться одиночества, которое ожидает меня после окончания плаванья. Начисто отказался от джина — от него такая тоска. 29 декабря. Жару и впрямь включили на полный ход. Весь день идем очень медленно — предположительно к месту сбора. Ночью — как повелось — снятся кошмары: снова во тьме, в ловушке. 30 декабря. Авария на флагманском корабле. С ним остается один из кораблей сопровождения. Говорят, что мы примерно на широте Дакара. С полудня ужасно жарко. Читаю на палубе. «Зло под солнцем» Агаты Кристи и Рильке. Словно самый обычный, преисполненный лени день морского плавания мирного времени. Невозможно избавиться от ощущения, что сейчас мир и ты отдыхаешь — и тут же возникает мысль, что в любой момент может раздаться взрыв. Собираемся перед ленчем и перед обедом в каюте стюарда. Обычные истории из жизни Западного побережья разрастаются, как растения с приходом тепла. Вспоминают случаи восьмилетней давности. О хирурге, который, вырезав из груди девушки–негритянки опухоль, бросает ее собравшимся в ожидании родственникам: «Вот вам эта подлюка». Матросы–негры частично получают жалованье рисом — сколько‑то жестянок из‑под табака в день. Они настаивают, чтобы именно такая жестянка служила меркой — не догадываясь, что стоит слегка надавить большим пальцем на донышко, и порция риса всякий раз будет чуточку меньше. Красный, страдающий от запоров мичман морской авиации, слоняющийся по палубе с мрачным, преисполненным серьезности видом, но при этом в белых перчатках. «Как‑то у меня это длилось 17 дней», — говорит он. 31 декабря. Вчера, кажется в 10 вечера, всеобщее изумление вызвал вид не то острова, не то судна, сверкающего огнями на горизонте. Свет в нашем следовании при полном затемнении — это почти из Жюля Верна. Явление оказалось испанским или португальским лайнером <sup>1 —</sup> первые огни вдалеке, увиденные нами с тех пор, как мы расстались с землей. <sup>1</sup> До чего же этим португальским лайнерам предстояло портить мне жизнь — и жизнь Скоби — во Фритауне: бесконечные поиски коммерческих алмазов или же почты. Никаких алмазов никто никогда не находил, почта же каждый раз оказывалась вполне безобидной. Одно происшествие ненадолго нас взбудоражило: министр колоний вынужден был просить флот перехватить лайнер, который уже благополучно миновал заградительные боны и приближался к границе трехмильной зоны, из‑за того что на борту его находился некто заподозренный в шпионаже. Тот самый случай, когда в записной книжке этого подозрительного пассажира оказалось имя моего друга, французской переводчицы Денизы Клеруэн. (В дальнейшем ей предстояло быть арестованной в качестве британского агента и умереть в немецком концлагере.) Флагманский корабль нагнал нас вскоре после завтрака, и тут же появился первый признак земли, первый признак Западного побережья — не какая‑нибудь там морская птица, а «Сандерленд», гидросамолет противолодочной разведки. Так радостно было его увидеть — словно до этой минуты мы были совершенно затеряны в пустынном море. В эту ночь снова приснился кошмарный сон. Мой друг проводит хлебным ножом по горлу и режется. |
