— Должно быть, вам часто задавали вопрос: почему своим романам, даже самым серьезным, вы придаете форму «триллера» или же полицейского романа?

Г. Г. — Люблю полицейские романы, читаю их с удовольствием. В колледже одной из моих первых страстей был Джон Бьюкен. А потом, в наши дни жизнь смахивает на полицейский роман, особенно после войны. Вам не кажется?

— Готовясь сесть за книгу, вы хорошо представляете себе ее сюжет?

Г. Г. Только начало и конец, а между ними многое для меня неясно. И хорошо, иначе не над чем было бы работать. Потому‑то я не могу писать рассказы: надо заранее все знать, и места для открытий не остается. Мне по душе, чтобы книга «росла» потихоньку.

— Собираетесь ли вы еще работать над книгами, которые будут не только «триллерами», такими, как «Суть дела», «Сила и слава»?

Г. Г. — Я немного устал от того, что меня причисляют к католическим писателям и не дают мне по этому поводу покоя… Вот почему в двух моих последних книгах совсем нет проблем, связанных с католицизмом. Есть у меня одна пьеса, это всего лишь комедия, она поставлена и идет сейчас в Лондоне. Я написал ее, чтоб сбить с толку преследователей. Однако это нелегко: раз уж они решили, что вы — католический писатель, целая свора благонамеренных так и кружит вокруг вас…

— О чем ваша пьеса?

Г. Г. — Называется она «Снисходительный любовник», и этим все сказано.

— Вы полагаете?

Г. Г. — Объяснить сюжет невозможно. Всякий сюжет выглядит банально, а вот сочинять комедию было весьма забавно. У меня только три пьесы, и эта, думаю, лучшая. Сейчас Ануй переводит ее на французский.

— Что вы думаете о фильмах, поставленных по вашим книгам?

— Г. Г. — Терпеть их не могу. Кроме тех, в основу которых легли мои собственные сценарии: «Третий человек» и «Падший ангел». Вы видели «Тихого американца»? Безобразно. Американец — истина в последней инстанции, англичанин — во всем не прав. Американец — воплощенная мудрость и героизм. Ужас да и только!

Только что я завершил работу над сценарием «Нашего человека в Гаване», фильм уже в работе, в нем снимается Алек Гиннес. Скоро возвращаюсь в Гавану.

— Для кого вы пишете?

Г. Г. — Думаю, для себя.

— А читатели что‑то для вас значат?

Г. Г. — Нет. Мне кажется, у каждого писателя сложился свой образ читателя, так сказать идеального.

— Каков он для вас? Кто он? Мужчина или женщина?

Г. Г. — Скорее всего, гермафродит. Когда сочиняешь пьесу или ставишь фильм, поневоле думаешь о зрителях, поскольку речь идет о произведении, предназначенном для публики. Но книга — частное дело, и совсем не обязательно воображать ее будущих читателей.

— Повлиял ли на вас огромный успех, выпавший на долю ваших книг?

Г. Г. — Надеюсь, нет. Не дай бог! Нужно много работать, делать то, что тебе по плечу, бросать себе вызов. Вот и все. И потом, меня всегда увлекала манера письма. Техника. Может быть, я проявлял к этому излишний интерес.

— Изучали ли вы манеру письма других писателей?

Г. Г. — В молодости — да.

— Кем вы восхищаетесь как рассказчиками?

Г. Г. — Генри Джеймсом, Джозефом Конрадом. И не очень известным писателем Фордом Мэдоксом Фордом.