— Ох, наплачетесь вы еще от этой ведьмы, вспомните меня. Вползет она к вам в доверие, змея подколодная, а потом ужалит так, что век помнить будете. Яблочко от яблони недалеко падает. Бабка — ведьма, мать — ведьма. И дочка такая же, только похитрее их обеих будет…

А народ в деревне темный: чудеса — чудесами, а Ермилихины слова запомнили. Ворожейку спрашивать побоялись — мало ли чего…

Прошел месяц, прошел другой — никаких чудес. Ворожейка по дому хлопочет, бедняжечка, старается то здесь, то тут подлатать. То крыша у нее протечет, то скамья сломается, а то ступенька провалится. А помочь-то некому: все одна да одна… Глядел на эти страдания молодой дровосек — тот самый, который с постели-то поднялся, — да и начал к девушке захаживать и всякую помощь оказывать.

Ермилиха как заприметила такие дела, так и понесла по деревне слушок, что, дескать, ведьмовское отродье парня молодого к себе приворожила. Ей-то завидно, что к Ворожейке такой жених захаживает. У Ермилихи дочка на выданье, только сватать эту дочку никто не хочет. Женихов-то в деревне завидных мало, а дровосек — парень золотой. Статный, высокий, глаза голубые, руки сильные. Он этими руками что хошь сделать может: и дерево свалить, и девушку обнять. И душа у него добрая, со страданиями знакомая.

Помогал дровосек Ворожейке, помогал, да и влюбился в девушку по самые уши. Но взаимности от нее никакой ему не было. Как будто боялась она его, сторонилась даже. Сколько раз звал ее дровосек прогуляться с ним вечером по деревне — все отказывалась. Да так при этом бледнела, что казалось ему, за оскорбление Ворожейка приглашения такие почитает.

А Ермилиха, баба глупая, но хитрая, заприметила, что на вечерних гуляньях Ворожейки не видать. Стоит солнышку сесть, так сразу она в дом уходит и до самого рассвета из дому носа не кажет. Знать, боится чего-то, смекнула Ермилиха, но болтать о том не стала, приберегла мыслишки черные до удачного часа.

Недолго пришлось дожидаться Ермилихе. Заболел в семье дровосека второй ребенок, маленький Ефимка. Какими Дементьевна отварами его ни потчевала, никак мальчонка не поправлялся. Вот пришла Ермилиха в дом дровосека и давай Ефимкиной матери про Ворожейку рассказывать. Мол, и ведьма она, одного сына приворожила, другого в домовину утянет, и такая она, и сякая… Слушала ее бедная женщина и не знала, что думать. Сыпались на ее голову всю жизнь одни несчастья. Мужа давно уж потеряла, а детей потерять совсем страшно…

А тут, как назло, у Ермилихиной соседки маленькая дочка захворала. Поняла Ермилиха свою выгоду и пошла по деревне вопить:

— Что ж это деется?! Ведьма маленьких детей на тот свет забирает!

А народ в деревне помнит слова-то Ермилихины. Помнит и бабку Ворожейкину, самую что ни на есть ведьму. Тут еще Ермилиха козырь свой из рукава вытянула:

— Что ж эта Ворожейка как ночь, так в доме прячется? И на гуляньях ее ни разу не видели? Может, оборачивается она кошкой, как бабка ее, и порчу на нас наводит? Что как ворваться нам в ее избу да посмотреть, как ведьма кошкой оборачивается?

Тут совсем обезумели деревенские от ярости тупой да от любопытства неуемного. Позабыли начисто, сколько хорошего сделала для них Ворожейка. Позабыли и про деда Никифора, и про Дементьевну, и про молодого дровосека. Похватали, что под руку попалось, и кинулись к Ворожейкиному дому с воплями:

— Хватай ведьму!

Стучались, стучались, да никто к ним не вышел. Порешили дверь высадить, в которой вчера еще молодой дровосек петли чинил. Высадили дверь, вбежали в дом. Стоят, по сторонам оглядываются — черную кошку ищут. А кошки-то и нет…

Хотели в комнаты бежать, да не успели. Вышла к ним старушонка, сухонькая такая, маленькая да безобидная.

— Чего, — говорит, — вам надо? Что ж вы честных людей среди ночи беспокоите?

Народ опешил.