— Убери кирпич, — хрипло выдавил он и быстро, словно боясь передумать, добавил: — Скорей!

Света, которую и саму не раз упрашивали прокатиться на бобине, суля всякие сказочные видения, привыкла к этим мальчишеским фокусам и тотчас выдернула кирпич.

Земля тронулась и медленно повалилась Антону на голову, проехала по спине, швырнула в небо, прижала к себе опять и опять оттолкнула — она, казалось, играла им, как шариком на резиновом шнурке. Затем все смешалось, глаза сами закрылись, и началось что-то невообразимое… Наверное, себя так чувствует полотенце, брошенное в стиральную машину. Только одно ощущение вспоминалось потом Антону — будто его выжимали, сдавив грудную клетку, так что невозможно было дышать, и удивлялся, как это он не выпустил ремень — тогда бы ничего не пришлось вспоминать.

Прошуршав по гравию насыпи, катушка упала, пальцы разжались, и Антон сполз ниже по откосу. Подергав ногами, он освободился от пут, но при попытке встать даже на четвереньки завалился — мир плыл вокруг и опрокидывался вместе с ним. Наконец Антон поднялся и, с опаской делая каждый шаг, словно под ним колыхалось болото, направился к дороге, где смеялась Света, что-то разъясняя Тигре и показывая на него пальцем.

Глава девятнадцатая, в которой раскрывается тайна мосье Монгольфье

Поташнивало. Антон попросил девочку сбегать за ремнем, а сам отправился домой. Не окликнув Тому, мывшую рыбу под краном и что-то негромко напевавшую не то по-русски, не то по-испански, он прошел в свою кладовку и мешком, с холодным потом на лбу, повалился на раскладушку.

Проснулся Антон в глубоких сумерках и некоторое время лежал не шевелясь, силясь понять, что наступает — утро или ночь. Где-то рядом разговаривали.

— Да ты не бойся. Вместе сходим объясним. И мама заступится, — проговорил Томин голос.

— Ага, заступится, — ответил сердитый, грубовато-надтреснутый голос Светы. — Я уже раз теряла, так папка меня ого-го как отлупил, и мама даже не заступилась. — Девочка или только что отплакалась, или собиралась плакать, — в ее горле чувствовался комок, мешавший ей говорить, так что одни слова получались почти шепотом, а другие — неожиданно громко.

Антон поднялся.

От закатного костра осталась горстка углей, которые на глазах притухали, подергиваясь пеплом облаков. Темнота, чудилось, залегла где-то за спиной или за домом, по-львиному перебирая лапами и шевеля хвостом, готовая прыгнуть и поглотить мир.

— А вот и Антон, — сказала Тома.

— Я, кажется, заспался… Света, где мой ремень?

Тома пошарила за косяком.

— Вот… Ты же мог убиться на этом колесе.

— Мог, — легко и радостно согласился Антон, — но не убился. Ты чего опять плачешь, Свет?

Света всхлипнула, за нее ответила Тома:

— Она ключ потеряла… Скоро мать с отцом придут, а это единственный ключ.

— Как же так, на веревочке и — потеряла?

— Я не потеряла. Я сперва думала, что потеряла, а потом искала-искала и вспомнила, что оставила. Сняла и повесила. И забыла.

— Так иди и возьми.

— Ага, возьми. В лесу!

— Антон, знаешь, где она оставила ключ? — спросила Тома со странным оттенком значительности. — В «Птериксе».

— Где? — Антон вздрогнул.

— В вашем «Птериксе».

— Не может быть!.