– Не… не боюсь… Просто… буду… ждать… - упрямо прошептал Ирасса. - Ждать… тебя… хоть… сто лет… И пусть… пусть заберу я… заберу я в Чак Мооль… все горе, что суждено тебе…

    Зрачки его дрогнули и застыли.

    Дженнак поднялся, обогнул изваяние Арсолана и бросил взгляд на входную арку. Она вырезала низкий широкий овал в небесной синеве, и плыли в нем облака, и сияло солнце, еще не достигшее зенита, но День Керравао - черный день! - близился к концу. Ирасса был мертв, и были мертвы Уртшига, Амад и Пакити, а с ними без малого триста бойцов, сгоревших вместе с "Хассом" или принявших смерть в святилище; и душу Дженнака переполняла скорбь. Верно сказано: дорога кинну - дорога печалей и расставаний, путь утрат и потерь!

    Но, быть может, и обретений?

    Яшмовый шар под его сердцем бился и трепетал, и он, не спуская глаз с надвигавшихся тасситских шеренг, рванул завязки панциря. Теперь сфера лежала на его ладони, на белом шелке, помнившем Вианну, будто соединившись с самым драгоценным из даров, посланных ему богами. Поверхность шара помутнела, розовые и алые полосы слились с багряным фоном, и казалось, что на шилаке Вианны рдеет огромная капля крови. Не светлой и не темной - просто крови.

    Тасситы заполнили храм от стены до стены - тысяча или больше воинов в боевой раскраске, со щитами из бычьих шкур; глаза их сверкали, блестели лезвия топоров и широкие изогнутые клинки бумерангов, искрились яркими вспышками наконечники копий. Шли они медленно, но в движениях их уже не ощущалось страха - скорее, уверенность охотника, загнавшего добычу и убежденного, что торопиться теперь ни к чему. В первых рядах взгляд выхватывал воинов в пышных уборах из перьев орла, великих бойцов Клана отанчей, и Дженнак догадался, что им предоставлена честь добить его людей.

    Между ним и тасситами было сорок шагов.

    Не опуская шара, он неторопливо потянул из ножен левый клинок. Ему чудилось, что он различает гул, долетавший с плошади; там, очевидно, вершились некие события, уже не касавшиеся одиссарцев, ибо тысячная орда отделяла их от ярких небес Юкаты, от солнца и облаков, от света и от самой жизни. А позади их ждали лишь холодные пространства Чак Мооль, да горечь поражения, да смутная память о том, как было захвачено Великое Святилище, как камни его оросились кровью, как были попраны заветы богов и предан священный знак перемирия…

    Наверно, Тегунче и Оро'сихе сплетут новый, подумал Дженнак, но уже с другим посланцем, без него. Ему оставалось лишь усеять пол орлиными перьями и уйти с почетной свитой из мертвых отанчей.

    Они приближались; до них было тридцать шагов.

    Повернувшись, Дженнак оглядел своих воинов. Истомленные, в побитых панцирях, они стояли крепкой стеной; многие уже без щитов и шлемов, так что видел он их лики, смуглые и безбородые у одиссарцев, посветлей и с редковатой растительностью на щеках - у полукровок. Внешне казались они различными, а вот выражение было у всех одно, упрямое и непреклонное, будто желали они отразить натиск горной лавины, а коль не получится, лечь под нее, но дороги не уступить. Впрочем, упрямство было одной из черт, присущих и уроженцам Бритайи, и выходцам из Серанны; быть может, потому они и роднились с охотой, и уважали друг друга. Недаром ведь сказано: прочен очаг, сложенный из упрямых камней!

    Поймав взгляд таркола, последнего уцелевшего, Дженнак властно кивнул, и воины, скрываясь в проходах у подножий статуй, начали отходить к лестнице, к крутым ступеням, озаренным дрожащими огненными язычками бронзовых ламп.