– Да, – молвил наконец председатель, у которого розовато обрисовались вислые щеки. – Так что?

 – А… а то, что и кубы их средних расстояний от Солнца пропорциональны квадратам периодов обращений! – выпалил я.

 – Тоже верно. Но это – не тема для разговора здесь. Астрономические наблюдения – личное дело каждого. Его интимное дело. Так что обсуди‑ка ты лучше это все со своей женой. Ступай!

 Я учтиво поклонился и удалился в полном недоумении. Несуразные темы вроде природы улыбки, побледнений‑покраснений и простонародных фраз годятся для беседы, а законы движения планет – нет? Что же тогда для них наука? И при чем здесь моя жена?

 В коридоре меня встретил Имельдин.

 – Пойдем, – он взял меня за руку, потащил. – Вот где самое‑то самое!

 Пока мы поднимались по лестницам, шли по переходам и снова поднимались, он возбужденно‑почтительным шепотом ввел меня в курс. Научный вес академиков зависит не только от числа извилин, но еще и от тематики их работ и выделяемых ассигнований: чем загадочнее тематика и больше денег, тем он значительней. Вот мы и спешим сейчас на диспут по первоосновам материи, на него съехались со всего острова научные светила‑рекордсмены как по непонятности тем, так и по цифрам Расходов на них.

 – Такие зубры… ой‑ой!

 – А меня пустят? – усомнился я.

 – Со мной пустят, я в бригаде «скорой помощи». Там такие страсти разгораются! Это ведь драма, драма идей. Бывает, оттаскивать не успеваем. Сам увидишь.

 (Вот тут я его спросил о конкурсе и получил в ответ «А!» и взмах рукой; тесть уже был увлечен другим).

 На двери аудитории, к которой мы подошли, красовалось объявление:

«Программа дня шестого:

 1. Основной доклад «Если кварки имеют аромат и цвет, то они имеют и вкус» – академик Ей Мбогу Мбаве‑так (Грондтики).

 2. Контрдоклад «Не вкусы, а масти. Четыре сбоку – наших нет. Козырной кварк и его свойства» – член‑корр. дон Самуэль Швайбель‑старший (Эдесса).

 3. Обсуждение.

 Председательствует академик Полундраминуссигмагиперон‑тик.

 Инсульты гарантируются».

Большую аудиторию до верхних рядов заполнили слушатели, все безволосые. На первый взгляд они казались непрозрачными, но, присмотревшись, я понял, что они просто вспотели – в помещении было душно. Под пленкой пота у всех просматривались наклоненные позвоночники, напряженно подтянутые внутренности и слабо колышущиеся легкие. Внизу, за столом президиума, восседали трое; средний выделялся несоразмерно большой удлиненной головой на тонкой шее, она у него склонялась то к одному плечу, то к другому. («Вот это и есть тот, которого не выговоришь, – шепнул тесть, указав на него глазами. – Самый кит. Ученики называют его „наш Полундра“ и очень любят».) По обе стороны стола за решетчатыми бамбуковыми кафедрами стояли докладчики. Говорил правый, сквозь небогатую плоть которого просвечивали таблицы с символами и числами на стене, – видимо, тот самый Ей Мбогу Мбаве. Левый докладчик ждал своего часа и выражал всем, чем мог, скепсис и рассеянную иронию; таз у него был широковат для мужчины, позвоночник слегка искривлен.

 Мы пробрались по левому проходу вниз, где сидели помощники Имельдина; рядом на полу лежали носилки. Мне запомнилась последняя, многообещающая какая‑то фраза объявления. Я спросил тестя о ее смысле.

 – Так для этого мы и здесь, – шепнул он. – Обрати внимание на мозги.

 Я осмотрелся: да, действительно! И на комиссии, где меня допрашивали, у академиков был заметен прилив крови к лобной части мозга, делавшей ее серо‑розовой, – естественный признак внимания и умственной деятельности.