— В настоящий момент — да. Но не думаю, что общественное сочувствие сможет повлиять на исход судебного решения в свете улик и подробностей, которые откроются в ходе процесса. Во всяком случае, для меня оно значения не имеет. Так о чем вы толкуете, Микки? Хотите поговорить о признательном заявлении в первый же день процесса?

Я покачал головой:

— Нет, вовсе нет. Ни о чем подобном я говорить не собираюсь. Моя клиентка утверждает, что она невиновна. Я упомянул общественные симпатии только из-за того внимания, которое дело уже привлекло. Продюсер программы «60 минут» только что сунул мне свою визитку. Поэтому я хотел бы установить некие рамки и согласованные правила поведения в отношении средств массовой информации. Вы только что сказали об уликах и о том, как они будут становиться достоянием общественности. Надеюсь, вы имели в виду, что они будут представляться в суде, а не выдаваться выборочно в виде информации газете «Лос-Анджелес таймс» или какому-нибудь иному органу четвертой власти.

— О, я с удовольствием прямо сейчас вообще объявила бы эту зону запретной для полетов. Никто ни при каких условиях не разговаривает ни с какими СМИ.

Я нахмурился.

— Пока я не готов зайти настолько далеко.

Она понимающе кивнула.

— Я на это и не рассчитывала. В таком случае единственное, что я могу сказать: будем осторожны, мы оба. Я без колебаний обращусь к судье с жалобой, если мне покажется, что вы пытаетесь воздействовать на присяжных.

— Тогда и я тоже.

— Хорошо. Будем считать, что по этому вопросу мы договорились. Что еще?

— Когда я смогу начать знакомиться с результатами расследования?

Прежде чем ответить, она сделала большой долгий глоток кофе.

— По предыдущим делам вы знакомы с моим методом работы. Я не приветствую отношений типа: я покажу вам то, что есть у меня, а вы мне — то, что есть у вас. Это всегда улица с односторонним движением, потому что защита обычно не раскрывает своих козырей. Так что я предпочитаю все держать при себе.

— Думаю, нам придется найти компромисс, советник.

— Что ж, когда будет назначен судья, вы можете с ним поговорить. Но я не оказываю снисхождения убийцам, кто бы ни был их адвокатом. И да будет вам известно: я уже сделала реприманд вашему приятелю Керлену за то, что он вчера передал вам диск. Он не должен был этого делать и пусть радуется, что я не отстранила его от дела. Считайте это подарком от обвинения. Но больше подарков вы не дождетесь… советник.

Именно такого ответа я и ожидал. Фриман была чертовски хорошим прокурором, но, с моей точки зрения, играла нечестно. Предполагается, что судебный процесс — это живое состязание фактов и доказательств при равном положении сторон в отношении закона и правил игры. Однако Фриман всегда использовала правила, чтобы скрывать или придерживать факты и доказательства. Она любила подковерную игру. Она не терпела света. Она его даже не видела.

— Андреа, послушайте. Полицейские забрали компьютер моей клиентки и все ее бумаги. Они принадлежат ей, и мне они необходимы, чтобы хотя бы начать выстраивать защиту. Вы не можете использовать все это в качестве обнаруженных в ходе следствия документов.

Фриман прикусила губу и сделала вид, будто действительно ищет компромисс. Представление было предназначено для меня.

— Вот что я вам скажу: как только мы узнаем, кого назначили судьей, вы обратитесь к нему с этой просьбой. Если судья велит мне их вернуть, я верну. В противном случае они мои, и я не стану ими делиться.

— Премного благодарен.

Она улыбнулась:

— Не за что.

Ее уклончиво-ироничный ответ на мое предложение о сотрудничестве лишь укрепил меня в мысли, которая зрела в моем подсознании с того момента, как я узнал, что обвинителем назначена Фриман: придется найти способ заставить ее увидеть свет.