— Видите, какой ажиотаж дело вызывает в прессе? Увы, для вас все это останется позади. Вероятно, это самое значительное дело в вашей карьере, и оно уплывет от вас. Никаких пресс-конференций, никаких крупных заголовков, никаких прожекторов. Все достанется тому, кого пришлют на ваше место.

— Ну, я еще поборюсь, и далеко не факт, что судья Моралес купится на ваш бред. Я объясню ему без обиняков, что вы делаете: пытаетесь торговаться с окружной прокуратурой, пытаетесь избавиться от прокурора, которого откровенно боитесь.

— Вы можете сказать ему все, что угодно, но вам придется ответить судье — причем в открытом заседании, — как могло случиться, что моя четырнадцатилетняя дочь на прошлой неделе за ужином пересказывала мне факты по этому делу.

— Это чушь. Вам должно быть стыдно использовать вашу…

— Что? Вы хотите сказать, что я лгу? Или что моя дочь лжет? Ведь ее тоже можно вызвать в суд. И я вовсе не уверен, что вашему начальству понравится такой спектакль или такие, например, газетные заголовки: «Окружная прокуратура допрашивает с пристрастием четырнадцатилетнюю девочку, называя ребенка лгуньей». Несколько безвкусно, вы не находите?

Фриман повернулась ко мне спиной и сделала было шаг, чтобы уйти, но остановилась. Я понял, что моя взяла. Ей следовало бы уйти от меня и отказаться от дела, но она не смогла. Это дело и все, что оно ей сулило, были ей необходимы.

Она снова повернулась, посмотрела сквозь меня, словно меня там и не было или я был мертвецом, и сказала:

— Ну так чего же вы хотите?

— Пожалуй, я могу не подавать это ходатайство завтра. Пожалуй, я могу даже отозвать два из тех, которые вынужден был подать, чтобы вернуть своей клиентке принадлежащие ей вещи и просмотреть документы «Уэстленда». Единственное, что мне нужно, — это сотрудничество. Дружеский обмен материалами по делу. И я хочу, чтобы сотрудничество началось прямо сейчас, не позже. Я не желаю ходить к судье каждый раз, когда мне понадобится что-нибудь, на что я имею право.

— Я могу пожаловаться на вас в гильдию адвокатов.

— Отлично, мы можем подать встречные жалобы. Они проведут расследование в отношении нас обоих и обнаружат лишь то, что вы действовали противозаконно, обсуждая дело с дочерью и бывшей женой адвоката подсудимой.

— Я не обсуждала его с вашей дочерью. Она просто при этом присутствовала.

— Уверен, что коллегия, проводя расследование, отметит это различие.

Я предоставил ей возможность с минуту помучиться. Она явно дрогнула, но требовался последний толчок.

— Да, кстати, если ходатайство завтра будет подано, не сомневайтесь, что я оброню словечко для «Таймс». Кто там у них судебный репортер? Солтерс? Уверен, она сочтет это интересным побочным сюжетом. Милый маленький эксклюзив.

Она кивнула так, словно только сейчас вся сложность ее положения стала ей кристально ясна.

— Отзовите свои ходатайства, — сказала она. — К концу пятницы вы получите все, о чем просили.

— Завтра.

— Времени не хватит. Мне нужно все собрать и сделать копии. А копировальный пул всегда завален работой.

— Тогда в четверг к полудню — или я подаю ходатайство.

— Ладно.

— Отлично. Как только с этим будет покончено, вероятно, мы сможем начать переговоры о соглашении. Благодарю вас, Энди.

— Идите к черту, Холлер. Никакого соглашения не будет. Мы пригвоздим ее, и я буду смотреть на вас, а не на нее, когда станут оглашать вердикт.

Она развернулась и зашагала прочь, но вдруг резко обернулась:

— И не называйте меня Энди. Вы не имеете права так меня называть.

Длинными сердитыми шагами она направилась к лифтам, не обратив ни малейшего внимания на репортера, который подбежал к ней рысцой и попытался вырвать хоть несколько слов.