|
С деревьев свисают голубые бумажные вымпелы с надписью золотом «Голосуйте за Курсона». Эти же слова украшают бумажные скатерти, покрывающие импровизированные столы с бесплатной едой. Патрик взял себе сладкого крема и подумал, что только Агнес умеет готовить такие блюда. Дезире вообще не любила деревенскую кухню, как она ее называла, и не баловала его ничем подобным. Интересно, что сказала бы Агнес, видя все это. Потом он подумал о том, что настоящей демократии можно достигнуть только постепенно. В конце концов Англии потребовалось несколько веков, чтобы пройти путь от Великой хартии вольностей до голосования по принципу «один человек – один голос».
А для него после первых недель нервозности и нерешительности события закрутились в нарастающем темпе. Он приобрел уверенность в себе. Ему даже стали нравиться длинные дни, сон урывками, еда, поглощаемая на ходу, дрожащие от волнения руки. У него получается очень хорошо, гораздо лучше, чем можно было ожидать от такого сдержанного человека, как он. Его помощники тем временем призывали толпу к тишине. Кто-то о чем-то просил через микрофон. Собирались тучи, и нужно закончить мероприятие до дождя. Патрик оглядел собравшихся. Группа журналистов, некоторые приехали даже из Европы. Видны и другие белые лица: любопытствующие туристы, плантатор Фосет и племянник Уитеккеров, придерживающийся либеральных взглядов, самый младший сын Да Куньи с друзьями и, конечно, Кэт со своей командой, которая публиковала все предвыборные речи, как Патрика, так и Николаса. Все они стояли отдельно от темнолицей массы. Шум утих, воцарилась абсолютная тишина. Они ждали, что скажет Патрик. И как обычно, он напомнил себе о необходимости говорить ясно и понятно. Он не мог очаровать их манерами или одеждой, зажечь страстными призывами, но он был способен говорить с ними на понятном им языке, о близких им вещах. Он также напомнил себе: нельзя недооценивать интеллект «простого» человека. – Нам говорят о международной торговле и о таких вещах, как платежный баланс, используют мудреные выражения и умные слова, чтобы объяснить, почему мы бедны, почему многим из нас приходится ехать в холодные северные страны и собирать там яблоки, почему обувь стоит так дорого, как и мыло и даже сахар, который мы сами производим, но не можем позволить себе купить. – Вы всё это слышали. Предыдущее правительство призывало проголосовать за него, обещая исправить это положение. Теперь мы знаем, ничто не делается в одночасье, система, складывавшаяся годами не может быть заменена в несколько часов. Но начинать надо! Наше нынешнее правительство работает третий год, но я не вижу никаких сдвигов, ни малейших, ничто не говорит о том, что его волнуют наши беды. А вы? – Нет! Нет! – пронесся ропот. – Что я вижу, так это роскошь их домов. Я вижу людей в красной форме, очень дорогой, между прочим, новые казармы и новые полицейские машины. Мужчины в форме и, – он сделал паузу, – мужчины в обычной одежде, которые крутятся среди вас и шпионят за вами. А тем временем растут налоги, увеличиваются другие поборы, а вам затыкают рты, вас запугивают. Даже когда мы были колонией, не было такого террора, как сейчас. Люди не исчезали без следа, никто не боялся открыто выражать свое мнение. Стояла такая глубокая тишина, что, казалось, он слышал их дыхание. Позади него переминались с ноги на ногу его телохранители. Один из них спросил его вчера, не боится ли он. Моя охрана – иностранные журналисты, ответил он. Если со мной что-нибудь случится, разве это не будет доказательством того, что я говорю правду? Он и сам почти верил в это. Несколько обещаний в конце речи: приложить все усилия к тому, чтобы улучшить положение, а самое главное – ликвидировать террор. Он закончил и оставался на платформе пока не стихли аплодисменты. Слушавшие стали собирать детей и расходиться. |
