– Да, настолько же, насколько я был рад уехать четыре года назад.

– Вам было… неуютно… в Англии?

Мужчина принадлежал к английскому среднему классу, сдержанный и вежливый человек. Если бы они не находились на борту корабля, он не позволил бы себе такого любопытства.

– Я чувствовал себя хорошо. Новый мир. Читать о каком-то месте и увидеть его – не одно и то же, не так ли?

Как описать богатство, блеск, растерянность, отстраненность и разочарования этих четырех лет? Он сам еще не до конца привел свои мысли и воспоминания в порядок.

– Я познакомился с южноафриканцами, индийцами, арабами, японцами…

– И англичанами? – рассмеялся мужчина.

– Да, да, конечно. Моим первым другом стал сын шахтера из Йоркшира, – теперь засмеялся Патрик. – В первую мою зиму стояли холода, каких не было тридцать лет, выпало много снега. Нечеловеческое испытание. Я никуда не выходил целых две недели. Он приносил мне сэндвичи и кофе.

Элфи Джонс, невысокий румяный парень, характер имел задиристый, а обсуждение вопросов, связанных с образованием для неимущих слоев, приводило его в крайнее возбуждение.

– У нас с ним много общего. Мы оба возвращаемся домой, чтобы учить самых бедных. Во всяком случае, на Сен-Фелисе это не будет так сложно.

– Я полагал, что большинство… ваших людей… изучают за границей медицину или право.

– Да, верно. Мой лучший друг здесь, Николас Мибейн, как раз учится на юриста в Лондоне. Он собирается заняться политикой. Думаю, вы еще услышите о нем.

Мужчина ничего не ответил. Возможно, мои слова прозвучали как вызов, подумал Патрик, хотя он вовсе этого не хотел. Однако все, особенно такие вот гражданские служащие знали, что надвигаются грозные события и необратимые перемены.

Облака сомкнулись, закрыв звезды. Небо сделалось темно-серым, колышущаяся вода отливала агатом. На рассвете будет шквал. По сравнению с мощью бесстрастной природы человеческая деятельность может показаться смешной, подумал Патрик и тут же сказал себе: но смешно также и то, что некоторые вещи ты можешь получить, только борясь за них.

– Сам я не хочу участвовать в политике, – услышал он свой голос.

– Вы можете далеко продвинуться. На Ямайке много хороших постов для… – мужчина замолчал, без сомнения, испугавшись, что его слова могут задеть собеседника или даже быть восприняты как оскорбление.

– Потому что я почти белый, вы хотите сказать?

– Ну да, я не хочу вас обидеть, просто это отражает реальное положение вещей. Справедливо это или нет.

В Англии его принимали за сирийца, грека или индийца. Только здесь, только дома никто не ошибется в том, кто он и где его место.

– Для будущего правительства, не для вашего, это не будет иметь никакого значения, – спокойно сказал он.

Эти слова заставили мужчину замолчать. Он достал сигарету и закурил, прикрывая огонек от ветра ладонями. Патрик ощутил раздвоенность чувств: с одной стороны, он был доволен, что сумел противостоять чопорному, ограниченному отношению к волнующим его проблемам, с другой – сожалел, что огорчил человека, не собиравшегося его обижать.

Эта раздвоенность не была для него новостью. Он хотел бы избавиться от нее. Из-за нее он многое портил, по крайней мере частично. Однажды, например, англичанин, с которым они вместе учились, пригласил его и Николаса на роскошную свадьбу. Невеста жила в поместье – три тысячи акров лесов и лугов, огромные залы, великолепные террасы, – построенном в восемнадцатом веке на доходы с плантаций сахарного тростника в Вест-Индии. Стоя рядом с Николасом, он думал о своей матери, работавшей на Морьеров и ослепленной их богатством.