|
Суть в том, что вторые никогда не примут от нас дара, предназначенного первым. Агия наслаждалась тем, как любовался я ею, и, несомненно, наслаждалась бы и моими ласками, однако мы так и остались бы чужими друг другу, хотя бы я сотни раз излил в нее свое семя. Все это я осознал, пока она спускалась к нам, одной рукой придерживая разорванное платье, а в другой, точно скипетр, неся аверн, – осознал, но, несмотря на это, любил ее, как только мог.
К нам подбежал мальчишка. – Повариха говорит, Трудо сбежал! Она ходила за водой сама, потому что девчонку отослала куда‑то, и видела, как он убегал. И вещей его на конюшне нет! – Значит, сбежал… – проговорил харчевник. – Когда? Только что? Мальчишка кивнул. – Боюсь, сьер, он услышал, что ты его ищешь. Наверное, кто‑то подслушал, как ты назвал его имя, и сказал ему. Не украл ли он у тебя чего? Я покачал головой. – Он не сделал мне ничего дурного. Напротив – подозреваю, что он хотел оказать мне услугу. Сожалею, что мой визит кончился для тебя потерей работника. Харчевник развел руками. – Я еще не все ему выплатил, так что даже выгадаю на этом малость. Он повернулся, чтобы уйти, и тут Доркас шепнула мне на ухо: – Северьян, прости, что лишила тебя удовольствия там, наверху. Я вправду не хотела тебе мешать, хотя и люблю тебя. Где‑то невдалеке от нас звонко протрубил горн.
Глава 27«Он мертв?»
Кровавое Поле, о котором все читатели мои наверняка слышали – хотя некоторые, надеюсь, никогда не посещали его – лежит на северо‑западном краю нашей столицы, Нессуса, между кварталами армигеров и конюшнями зенагия Синих Димархиев. Для таких, как я, никогда не бывавших возле Стены, оно достаточно близко от нее, хотя на самом деле от Кровавого Поля до Стены – еще несколько лиг извилистых улиц. Сколько участников оно может вместить за раз – я не знаю. Быть может, барьеры, огораживающие участки для каждой пары, – обычно зрители облокачиваются либо сидят на них, как кому больше нравится, – можно сдвигать так, чтобы мест хватало всем. Я был там всего раз, и поле это, с вытоптанной графой и молчаливыми, апатичными зрителями, показалось мне местом странным и весьма унылым. На троне я еще совсем недавно, и все это время был занят делами гораздо более насущными и безотлагательными, нежели мономахия. Хорош этот обычай или плох (я лично склоняюсь к последнему мнению), в обществе, подобном нашему, которому просто не выжить без поддержания воинского духа на должном уровне и которое не может позволить себе достаточное количество вооруженных стражей общественного спокойствия, его не уничтожить ничем. Но – так ли уж плох этот обычай? Эпохи (судя по читанному мною, многие сотни тысяч лет), объявившие его вне закона, получали взамен лишь убийства, явившиеся результатом ссор между семействами, друзьями и знакомыми, – примерно столько же убийств, сколько должен был предотвратить запрет на мономахию. Но вместо одного умирали двое, ибо закон преследовал убийцу (человека, ставшего преступником не по какой‑либо предрасположенности к преступлению, но – лишь волею случая) и казнил его, точно его смерть могла вернуть жизнь пострадавшему. Таким образом, если бы даже, скажем, тысяча законных поединков заканчивалась тысячью смертей (что маловероятно, так как смерть в подобном поединке – явление редкое), но предотвращала пять сотен убийств, положение дел было бы ничем не хуже. Более того – человек, победивший соперника в поединке, наверняка будет весьма полезен делу защиты государства, да к тому ж произведет на свет более здоровое потомство, тогда как убийство губит и жертву и убийцу – причем последний, пусть он даже чудом уцелеет, скорее всего просто более жесток и не превосходит убитого ни умом, ни проворством, ни силой. |
