Первая – практическая, как сказано в книге, «доступная взору оратая». Вот корова жует пучок травы, и трава реальна, и корова реальна; эта ипостась мира столь же важна и истинна, как и все остальные. Вторая – отображение мира в самом себе. Каждый предмет имеет связь со всеми прочими, и посему мудрый может из наблюдений над одним предметом извлечь знание обо всех остальных. Это называется ипостасью ворожей – именно ею пользуется тот, кто предсказывает удачную встречу по змеиным следам на песке или пророчит счастье в любви, если поверх патронессы одной масти выпадет курфюрст другой.
– А третья? – спросила Доркас.
– Третья ипостась – воплощение Панкреатора. Поскольку все в мире берет свое начало в Панкреаторе и им же приводится в движение, весь мир есть воплощение его воли. В этом – реальность высшего порядка.
– Выходит, то, что мы видели, – небесное знамение? Я покачал головой.
– В книге сказано, будто небесным знамением является все вокруг нас. И столб в этой ограде, и то, как ветви того дерева нависают над ней… Некоторые из знамений выражают эту третью ипостась с большей готовностью, нежели прочие.
Шагов сто после этого мы прошли в молчании. Затем Доркас заговорила:
– Пожалуй, если то, что написано в книге шатлены Теклы, правда, то у людей все наоборот. Мы видели, как огромное здание взмыло в воздух и пропало, верно?
– Я видел лишь, как оно висело над городом. Оно в самом деле взлетало вверх?
Доркас кивнула. Светлые волосы ее блеснули в свете луны.
– По‑моему, третья, как ты говорил, ипостась – очевидна. Вторую найти труднее, а первую – казалось бы, самую простую – вовсе невозможно.
Я хотел сказать, что понимаю ее – по крайней мере, насчет первой ипостаси, но тут в некотором отдалении от нас раздался грохот – раскатистый, точно гром.
– Что это?! – воскликнула Доркас, схватив меня за руку.
Прикосновение ее маленькой, теплой ладони оказалось очень приятным.
– Не знаю. Похоже, это – за той рощицей впереди.
– Да, – кивнула она, – теперь я слышу голоса.
– Значит, твой слух острее моего.
За рощицей снова загрохотало – еще громче и продолжительнее прежнего. Впрочем, наверное, мы просто подошли ближе. Мне показалось, что сквозь заросли молодых буков пробивается свет огней.
– Вон там! – Доркас указала куда‑то чуть севернее деревьев. – Это не звезда – слишком низко и слишком быстро движется.
– Наверное, фонарь. На крыше фургона или в чьей‑то руке.
Грохот возобновился, и на этот раз я узнал в нем барабанную дробь. Теперь и я слышал голоса, и один из них звучал еще басовитее и, пожалуй, громче, чем барабан.
Обогнув рощу, мы увидели с полсотни человек, собравшихся вокруг небольшого помоста. На помосте, меж двух пылающих факелов, возвышался великан, державший под мышкой, на манер тамтама, литавру. Справа от него стоял богато одетый человек небольшого роста, а слева – самая чувственная и прекрасная из всех виденных мною женщин, почти нагая.
– Что ж, все в сборе, – громко и быстро говорил маленький человек. – Все в сборе. Кто у нас тут? Любовь и красота? – Он указал на женщину. – Сила? Храбрость? – Взмах тростью в сторону великана. – Хитрость? Таинственность? – Он ударил себя в грудь. – Порок? – Снова жест в сторону великана. – И… взгляните‑ка, кто к нам пожаловал! Наш старый враг, Смерть! Рано ли, поздно, но он приходит обязательно!
С этими словами он указал на меня, и лица публики – все как одно повернулись в нашу сторону. |