– Как ты сказала? Атриум Времени? Наверное, это – из‑за солнечных часов.
– Нет, это часы поставили здесь из‑за названия. Ты любишь древние языки? На них есть много красивых высказываний. Вот:
Lux del vitae viam monstrat.
Это значит:
«Луч Нового Солнца освещает путь жизни».
Или:
Felicibus brevis, miseris hora longa.
«Люди ждут счастья долго».
Aspice ut aspiciar…
? смутился. Пришлось признаться, что я не знаю ни одного языка, кроме того, на котором мы говорим, – да и то не очень.
Прежде чем я ушел, мы проболтали целую стражу – и даже больше. Я узнал, что семья Валерии всегда жила в этих башнях – сначала они ждали в надежде покинуть Урс вместе с автархом той эпохи, а после – просто потому, что ничего, кроме ожидания, им не осталось. Из ее семьи вышли многие кастеляны Цитадели, но последний из них умер много поколений тому назад; семья обеднела, и башни их теперь лежали в руинах. Валерия ни разу не поднималась выше первого этажа.
– Некоторые из башен долговечнее прочих, – сказал я на это. – Вот Башня Ведьм – тоже вся прогнила изнутри…
– А разве такая действительно есть? Няня рассказывала о ней, когда я была маленькой, чтобы попугать, – но я думала, это только сказки… И будто бы есть еще Башня Мук. Всякий, кто попадет в нее, умирает в страшных мучениях.
Я сказал, что последнее – уж наверняка сказки.
– Мне гораздо более сказочными кажутся дни величия наших башен, – ответила Валерия. – Теперь никто из нашей семьи не защищает Содружество с мечом в руке, и наших заложников нет в Кладезе Орхидей…
– Возможно, кого‑нибудь из твоих сестер скоро призовут туда.
Мне почему‑то не хотелось думать, что Валерия отправится в Кладезь Орхидей сама.
– Все мои сестры – это я сама, – ответила она. – И все братья – тоже.
Старый слуга принес нам чай и мелкое, твердое печенье. Чай – не настоящий, а матэ с севера, каким мы из‑за его дешевизны иногда поим пациентов.
– Видишь, – улыбнулась Валерия, – ты нашел здесь тепло и уют. Ты тревожишься о своей собаке, потому что она хрома. Но и пес мог где‑нибудь найти гостеприимство! Если его полюбил ты, то может полюбить и кто‑нибудь другой! А ты, если полюбил его, полюбишь и другого…
Я согласился, но про себя подумал, что никогда больше не заведу себе собаки. И это оказалось правдой.
Я не видел Трискеля почти неделю. А потом однажды нес в барбикен письмо, и он, хромая, подбежал ко мне. Выучился бегать без четвертой ноги, держа равновесие, как акробат, стоящий на руках на гладкой поверхности шара.
После этого, пока не стаял снег, я видел его раз или два в месяц. Я так и не узнал, кто кормил его и заботился о нем. Но вспоминать о том, что этот кто‑то по весне забрал его с собой – быть может, на север, к палаточным городам и сражениям на горных перевалах, – почему‑то приятно до сих пор.
Глава 5
Чистильщик картин и прочие
День Святой Катарины для нашей гильдии – величайший из праздников. В этот день мы вспоминаем все, что унаследовали от прошлых времен, в этот день подмастерья становятся мастерами (если вообще становятся ими когда‑либо), а ученики – подмастерьями. Описание церемониала я отложу до тех пор, когда представится случай рассказать о моем собственном возвышении; в год же, о котором я пишу сейчас, в год схватки на краю могилы, до подмастерьев возвысились Дротт и Рош, а я стал капитаном учеников.
Вся тяжесть этой должности легла на меня только тогда, когда ритуал почти завершился. Я сидел в разрушенной часовне, наслаждаясь окружавшим меня великолепием, и вдруг (с тем же удовольствием, с каким воспринимал весь церемониал) понял, что по завершении праздника стану старшим над всеми учениками. |