– Наверное, хватит. Если без этого не обойтись.

– Ну, значит, ты и впрямь не переодетый армигер! Значит, ты в самом деле… тот, кем назвался.

– Да, палач. Когда мы встречаемся с этим гиппархом?

– Не раньше наступления сумерек. В это время раскрываются цветы аверна, и на Кровавом Поле начинаются поединки. Времени у нас полно, но все равно не стоит тратить его зря. Нужно достать аверн и показать тебе, как им пользуются. – Она махнула кучеру обгонявшего нас фиакра, запряженного парой онагров. – Ты хоть понимаешь, что наверняка будешь убит?

– Судя по твоим словам, все идет к этому.

– Исход поединка практически предрешен, поэтому о деньгах можешь не беспокоиться.

Агия шагнула прямо на мостовую (сколь тонки были черты ее лица, как грациозна фигура!), на миг застыв с поднятой рукой, точно статуя какой‑то неизвестной пешей женщины. Я думал, она собирается погибнуть под колесами! Фиакр остановился совсем рядом, норовистые онагры заплясали перед нею, точно сатиры перед вакханкой, и она села в повозку. Несмотря на легкость ее тела, крохотный экипаж накренился. Я сел рядом с ней, тесно прижавшись бедром к ее бедру. Кучер оглянулся на нас.

– К Ботаническим Садам, – сказала Агия, и фиакр помчался вперед. – Значит, смерть тебя не волнует. Занятно!

Я ухватился за спинку кучерского сиденья.

– Что в этом особенного? На свете, должно быть, тысячи – а может, и миллионы – людей, подобных мне. Эти люди привыкают к смерти, считая, что настоящая и вправду стоящая часть их жизни – уже в прошлом.

Солнце только‑только поднялось к самым высоким шпилям; свет его залил мостовую, превратив пыль в красное золото и настроив меня на философский лад. В книге, хранившейся в моей ташке, имелось повествование об ангеле (возможно, на самом деле то была одна из тех крылатых воительниц, что, по слухам, служат Автарху), сошедшем на Урс по каким‑то своим делам, который был поражен случайно попавшей в него стрелой, выпущенной ребенком из игрушечного лука, и умер. Сияющие одежды его сплошь окрасились кровью, точно улицы в свете заходящего солнца, и тогда он встретился с самим Гавриилом В одной руке архангела сверкал меч, в другой – огромная двуглавая секира, а за спиной висела на перевязи из радуги та самая труба, что однажды созовет на битву Воинство Небесное.

– Камо грядеши, малыш? – спросил Гавриил. – И почему грудь твоя красна, точно у малиновки?

– Я убит, – отвечал ангел, – и возвращаюсь к Панкреатору, дабы в последний раз слиться с ним.

– Что за вздор? Ты не можешь умереть, ибо ты – ангел, бесплотный дух!

– И все же я мертв, – сказал ангел. – Ты видишь кровь мою – отчего же не замечаешь, что не бьет она больше струей, но лишь вытекает по капле? Взгляни, сколь бледен лик мой! Разве не теплым и светлым должно быть прикосновение ангельское? Коснись десницы моей – и ощутишь, что хладна она, точно рука утопленника, извлеченного из болота! Обоняй дыхание мое – разве не зловонно оно, разве не гнилостно?

Ничего не ответил Гавриил.

– Брате мой, – сказал тогда ангел, – хоть и не веришь ты свидетельствам смерти моей, молю: оставь меня, и я избавлю от себя мироздание!

– Отчего же, я верю тебе, – отвечал Гавриил, освобождая путь ангелу. – Я лишь задумался: ведь, знай я прежде, что мы можем быть повержены, вовсе не был бы всегда столь отчаянно храбр!

– Я чувствую себя, точно архангел из той истории, – сказал я Агии. – Знал бы, что жизнь может кончиться так легко и быстро – наверное, поостерегся бы. Знаешь эту легенду? Но теперь уже все решено, этому не поможешь ни словом, ни делом.