Но повсюду, повсеместно находил он лишь свидетельства крайнего запустения. Нет, помещения не были разгромлены, не были опустошены, не были изуродованы. За ними просто перестали следить. Именно такой, заброшенный, запущенный вид имели комнаты, галереи, коридоры, лестницы и залы, которые исследовал неспящий. Толстый слой пыли покрывал мебель, плесень испятнала полы и стены. Везде. До прихода неспящего девственность этих серо-буро-зелёных плёнок никто не нарушал…

Людям, здесь обитавшим, явно наскучило поддерживать порядок. Им надоело заниматься уборкой, и они перестали убирать. Мало того, они, похоже, вообще перестали обитать здесь. Неспящий никого не повстречал в помещениях, меченных печатью упадка. Ни единая живая душа не попыталась его задержать.

Тот, кто уже не спал, разыскивал работающий компьютер безуспешно. Он не обнаружил в залах и комнатах ни единой исправной машины. Все пульты, консоли, «книжки» портативных терминалов умерли. Будто не сумели пережить тотального равнодушия, проявленного теми, кто вначале пользовался ими вовсю, а затем совершенно перестал обращать на них внимание. За полнейшей ненадобностью.

Пренебрежения, выказанного остальными. Всеми, кто устилал телами выщербленный пол в дальнем зале нижнего уровня.

Спящими.

Проснувшегося беглеца никто не остановил даже у центральной внешней двери Клондайк-Форта 016-го. На самый верхний уровень он поднялся по винтовой лестнице аварийного прохода. Давно умершим лифтом пользоваться не имело смысла.

С трудом, натужно сдвинув крышку, неспящий неуклюже выбрался из люка в полу. Теперь от выхода его отделял лишь короткий тоннель, оканчивавшийся просторным тамбуром. Настороженно оглядываясь, словно ожидая выстрела в спину, неспящий побрёл к воротам, что вели наружу.

Эта створка была гораздо более основательной. Толстая и металлическая, она распахивалась медленно, неохотно. Но заперта не была и не заскрежетала предательски. И вот наконец-то неспящий оказался снаружи, на… свободе?

Единственный транспортник неуклюжим треножником раскорячивался в сотне метров от купола. По обширному полю посадочной площадки разгуливал сильный ветер. Мелкий мусор, кувыркаясь и подскакивая, ошалело носился над коричневыми «сотами», сложенными из шестиугольных макси-битных плит.

Мощное воздушное течение ухватило сальные, слипшиеся от грязи, длинные волосы неспящего и бесцеремонно вздёрнуло их вверх. Темпераментный воздух вцепился также в полы ветхого, изношенного плаща и принялся остервенело трепать их, будто норовил забраться под одежду и узнать доподлинно, кто же там скрывается.

Пошатываясь от грубых пинков ветра, неспящий простоял несколько минут. Его изнурённое, обросшее, с фиолетовыми мешками под выцветшими глазами лицо медленно поворачивалось; прояснившийся взгляд скользил по пустынным просторам.

Окрестности станции выглядели неприютно и уныло, от-странённо-сумрачно. Маленькая, как лампочка для фонарика, но очень яркая луна мертвенно серебрила их. Её холодный свет превращал поверхность почвы в белёсое, точно похоронный саван, покрывало. Стоя у ворот, неспящий разглядывал оголившуюся предзимнюю степь с интересом, будто бы впервые в жизни увидав её.

Насмотревшись, он неторопливо прошёлся влево, вдоль круто закругляющейся стены. Ладонь поднятой на уровень плеч руки медленно скользила по изъязвлённому келариту надземного колпака станции. Изломанные, побуревшие ногти скребли шершавую поверхность… Отдалившись от входа шагов на двадцать, неспящий вздрогнул и резко остановился, спохватившись.

В замешательстве огляделся по сторонам, уронил руку и быстрыми, длинными шагами устремился через площадку.

Прямиком к диску транспортника, вознесённому над плиточными сотами тремя толстыми растопыренными колоннами.

По дороге неспящий несколько раз оглядывался, бросая взгляды в сторону полусферической «крыши» станции.