Как оказалось, Чернега сидел в трапезной вместе с двумя своими соратниками, не пожелавшими бросить товарища в опале, как считали они. Они как раз пеняли Чернеге, что он напрасно выступает против князя.

— Чего тебе вздумалось на старости лет в посадники лезть? — спрашивал один из друзей боярин Быстродел. — Сидишь теперь как волк, собаками загнанный. До распрей ли, коли басурманы у ворот? Все обиды надо позабыть да на защиту города поспешить…

— Верно говоришь, боярин Быстродел, — с ходу вмешался в разговор вошедший в залу вместе с дружинниками Лоза; ему лезть по лестнице не пришлось, те, что перелезли в боярский двор, открыли двери остальным. — Не нам, старым воинам, княжескую власть свергать. А уж нехристей в товарищи звать — и вовсе подлость великая…

— Ты говори, да не заговаривайся! — Быстродел вскочил из-за стола и схватился за рукоятку огромного, похожего на маленький меч кинжала. — Я ведь не посмотрю, что с тобой дружинники. Заставлю за поклеп ответить!

— И кого посмел обидеть наговором? — поддержал его другой сотрапезник боярин Коваль. — Чернега ещё батюшке Всеволода, князю Мстиславу верно служил.

— Наговором? — изумился вошедший следом за Лозой Кряж. — А не скажете ли мне, добрые люди, чей это холоп на воротах висит?

Он сделал предупреждающий жест дружинникам, которые направились было к сидящему за столом Чернеге.

— Скажем! То холоп, решивший по своему глупому разумению за боярина опального вступиться, — проговорил Быстродел. — Так нешто за него князь Всеволод почтенному боярину мстить станет?

И Кряж, и Лоза, и дружинники все ещё таращились на бояр, не осознавая боярского возмущения: за кого они вступаются?! Лоза быстрее других сообразил, что товарищи Чернеги попросту не знают всей правды.

— Что ж ты, боярин, с друзьями планами не поделился? — насмешливо спросил он. — И про связь с немецким рыцарем им не рассказал. И про то, как холопа своего послал княжеских дозорных отравить да мунгалам городские ворота открыть…

— Нет! — прорычал Быстродел, меняясь в лице; он продолжал с надеждой вглядываться в глаза Чернеги, которые тот упорно теперь отводил. — Андрей! Мы же с тобой с молодечества вместе. Ты же русич! Не мог ты своих братьев под татарскую саблю подвести!

Боярин Коваль отступил прочь, с ужасом глядя на Чернегу.

— Лоза, — почти умоляюще произнес он, — ты же не веришь, что Чернега…

— Не верил бы, — жестко вымолвил тот, — да своими глазами видел, как холоп Скрыня отравленный его хозяином квас пил. И умер на глазах всей дружины.

— Наговор! Поклеп! — голос Чернеги сорвался на крик. — Верите холопу и не верите боярину! Я великому князю Ярославу прошение подам…

И замолк на полуслове, отброшенный мощной рукой Быстродела.

— А ведь прав Лоза, — он проницательно вгляделся в лицо бывшего друга. — Кричишь ты громко оттого, что не веришь, будто мы долго продержимся. Ты нас всех с помощью мунгалов уже в могилу уложил… Мы-то с Ковалем жалели тебя, думали, Всеволод Мстиславич по младости да по горячности обижает старого воина. Заставляет, будто цепного пса, за забором сидеть… Я видел, что с тобой неладное творится, но что ты переметнуться задумал, и помыслить не мог. Эх!

Он плюнул под ноги Чернеги и подошел к дружинникам.

— Вяжите, братцы, и меня, дурака старого, за слепоту мою. За веру в дружбу, коей полвека минуло, за то, что не слушал других лебедян, отмахивался легкомысленно…

— Иди домой, боярин, — мягко проговорил Лоза, — нет у князя зла на тебя.