Но сейчас Аваджи и думать забыл о ревности. Теперь, когда Аны не было поблизости, мозги молодого сотника сразу прояснила мысль о том, что его жена в опасности. На вопрос самому себе: "Кто похитил Ану?" — он сам и ответил: "Джурмагун!"

Не мог тот не проявить внимания к Холмам. А привлек его к этому сам Аваджи!

Он невидяще посмотрел туда, где лежали в засаде лазутчики их войска. Место они выбрали удачно — дом стоит в стороне от других, к тому же на вид самый богатый. Не понадобилось и выбирать, кого украсть. Первого же, кто сошел с крыльца!

— Ишак шелудивый! — выругал Аваджи себя. — Ты один в этом виноват!

Он стал думать, и Прозора ошибочно приняла его раздумья за колебания. Аваджи всего лишь отрекался от законов и понятий, с которыми рождаются уйгуры: Аллах поставил над Аваджи таких людей, как Тури-хан и великий Джурмагун. Но разве Аллах сказал бы им: берите жену юз-баши Аваджи, раз вы вожделеете к ней? Значит, это они нарушили заветы Всевышнего!

Получается, что и в жизни, как на войне: кто сильнее, тот побеждает и берет себе все. Но если это так, то Аваджи ещё и не начинал сражаться! Пусть у него нет своего войска, но на что ему голова?

Он был уверен в том, что Джурмагун при виде Анастасии и думать забыл, что она из проклятого села. Он увидел в ней только женщину. И станет добиваться только как женщину, забыв про то, что она может иметь ценные сведения.

Но куда ушла вдруг его ревность? Аваджи был уверен в том, что добровольно Анастасия не станет принадлежать великому багатуру. А сам Джурмагун? Посмотрит ли он на то, что красивая женщина — жена его юз-баши, если о том узнает? Да он сметет его со своего пути, как ветер песчинку с ладони.

Глава пятьдесят седьмая. Снова пленница страсти

В шатре было тепло, хотя снаружи, Анастасия знала, разыгралась настоящая зима. Бавлаш, который только что поставил у лежанки поднос с завтраком, как тщательно ни старался стряхнуть снег, все же оставил его кое-где на своих сапогах.

Анастасия при виде его не могла даже встать с лежанки, потому что кроме одеяла на ней ничего не было. Она не поняла, зачем Джурмагуну понадобилось отнимать у неё одежду. На все вопросы он лишь грубовато отвечал, что она ей не нужна.

Может, боялся, что Анастасия убежит?

— Ты не сможешь этого сделать! — смеялся однако он. — Ты же не знаешь, как я расставляю дозоры.

Анастасии казалось, что она спит и никак не может проснуться. И в её сне нет времени, а есть лишь моменты, в которые рядом с ней лежит этот мужчина, или он её ненадолго покидает, чтобы с приходом снова наброситься.

И это он прошептал ей сегодня… Или вчера?

— Я не могу тобой насытиться.

У Анастасии не осталось сил даже на возмущение. И на размышления. Этот человек разбудил в ней нечто такое, чего она раньше в себе не ощущала. Она с удивлением вдруг поняла, что ждет его прихода, как и его неистовых ласк.

Это было непохоже ни на целомудренную горячность Всеволода, ни на восхитительную нежность Аваджи — это было чувство, которым она почему-то не могла управлять.

В короткие минуты передышки она говорила себе, что станет сопротивляться, что не позволит больше будить в себе эту кричащую, рычащую женщину-зверя. Ей было стыдно ощущать себя такой, но с приходом Джурмагуна её благие мысли улетучивались, и она опять забывалась в этом любовно-горячечном бреду.

Она поняла, что её похититель — полководец, приведший войска под стены Лебедяни. Однажды он спросил:

— Ты из Халамов?

— Нет, я из Лебедяни.

Она не видела причины обманывать.

Ее имя он почему-то сразу переиначил в странное: Таис.