Дошло до того, что, развертывая газету, я каждый раз начинал дрожать, в роде того, как если бы кто собирался поднять одеяло, под которым он предполагает гремучую змею.

Чрез несколько дней я прочел следующее:

«Ложь обнаружена! Свидетелями Михаилом О'Фланнаганом, эксвайром, из Фив-Пьента, а равно мистером Снуб-Рафертью — и мистером Куллиганом из Вэтер-Стритта , под присягой установлено, что позорное уверение мистера Марка Твэна, будто бы покойный дед нашего благороднаго представителя Блэнка I. Блэнка за разбой на большой дороге был повешен — оказывается совершенно вздорной, ни на чем не основанной ложью. Для людей порядочных более чем прискорбно видеть, что, ради достижения политическаго положения, прибегают к столь безчестным средствам, как оклеветание мирно спящих в гробу и забрасывание грязью их незапятнанных имен. Когда мы вообразим себе то горе, какое должна была причинить эта подлая клевета невинным родственникам и друзьям покойнаго, то почти не в состоянии удержаться, чтобы не посоветовать возбужденным и оскорбленным обывателям потребовать у клеветника коллективнаго удовлетворения, даже вне законнаго порядка. Но, нет! Предоставим его угрызениям собственной преступной совести. (Разумеется, если бы возмущение взяло верх и толпа, в слепой ярости, сама бы расправилась с клеветником, то, несомненно — ясно, что никакой закон не мог бы привлечь этих героев к ответственности и никакой суд не решился бы подвергнуть их наказанию)».

Глубокомысленное заключение последней фразы имело своим последствием то, что в следующую же ночь мне пришлось с крайней поспешностью выскочить из постели и скрываться за кухонной дверью, в то время, как «возмущенные и оскорбленные обыватели» сначала ругательски ругали меня на улице, а затем, ворвавшись в дом, разломали в дребезги мою мебель и оконныя рамы, и, уходя, захватили с собой столько разных моих вещей, сколько могли унести. И, тем не менее, положа руку на Евангелие, я смею уверить, что никогда не клеветал на деда г. Блэнка и, даже больше, никогда до того дня ничего о нем не слышал и ничего не говорил (кстати, должен заметить, что газета, поместившая вышеприведенную статью, титуловала меня с этого времени не иначе как: «Твэн, поругатель мертвых»).

Следующая газетная статья, обратившая на себя мое внимание, была такого содержания:

«Миленький кандидат». Мистер Марк Твэн, который на вчерашнем митинге «независимых» должен был произнести обличительную речь, не явился к назначенному времени. Телеграмма его врача обясняла, что через него переехал какой-то экипаж и причинил ему перелом ноги в двух местах. Пациент ужасно страдает и т. д. и т. д. целая масса подобной же брехни. А «независимые» старались всеми силами признать этот жалкий пуф за чистую правду, как будто бы не могли догадаться о действительной причине неявки этого отверженнаго существа, которое они называют своим представителем. Между тем, вчера вечером видели, как некий извстный субект, в состоянии скотскаго опьянения, карабкался в доме мистера Твэна. Нравственная обязанность вынуждает г. г. независимых доказать, что этот оскотинившийся субект не был сам Марк Твэн. Наконец-то! Теперь мы имеем случай, от котораго нельзя увернуться. Громовой глас народа вопрошает: «Кто был этот скот?»

На первый взгляд казалось невероятным, совершенно невероятным, чтобы мое имя могло стоять в связи с таким мерзким подозрением. В течение трех долгих лет я не прикасался ни к вину, ни к пиву, ни к какому бы то ни было из крепких напитков. (Для доказательства силы привычки я могу удостоверить, что остался совершенно равнодушным, когда следующий No этой газеты окрестил меня «Delirium-tremens-Твэн», — хотя и знал, что газета с почтенным постоянством будет называть меня так до моей гробовой доски).