Но когда пишешь свою версию Рагнарёка в двадцать первом веке, не можешь не думать о другой катастрофе. Мы – единственный вид животных, разрушающий собственный мир. Не из злобы – или, по крайней мере, не столько из злобы, сколько от гремучей смеси исключительного ума, исключительной жадности, исключительной плодовитости и врожденной близорукости. Каждый день я читаю о вымирающих животных, о побелении коралловых рифов, об исчезновении трески – той самой трески, которую тоненькая девочка ловила на удочку в кишевшем рыбой Северном море. Я читаю о том, как человек с невероятной изобретательностью и честолюбием осуществляет губительные проекты: роет нефтяные скважины в море, прокладывает дорогу поперек миграционных маршрутов зверей в парке Серенгети. Человек выращивает спаржу в Перу и использует для ее перевозки гелиевые дирижабли, чтобы сократить объем выбросов углекислого газа. При этом его же фермы грозят весь регион оставить без воды. Поэтому я хотела написать о гибели нашего собственного Мидгарда – но без метафор и нравоучений. Почти все известные мне ученые считают, что люди как вид все быстрей движутся к гибели. Луговые цветы, которые девочка в книге считает бессмертными, частью уже вымерли из-за современных методов ведения сельского хозяйства. Ржанки уже не летают тучами. Скворцы не разбивают о камни улиточьи домики. Домовые воробьи исчезли из наших садов. Змея Ёрмунганда – в каком-то смысле центральная героиня моей истории. Она любит рассматривать рыб, которых потом убивает ради пищи или забавы, и восхищается кораллами, прежде чем стереть их брюхом в белую пыль. Она отравляет мир вокруг, потому что такова ее натура. Когда я начинала работать над этой книгой, зловещий корабль Нагльфар, сделанный из ногтей мертвецов, был для меня метафорой того, что сегодня называют тихоокеанской мусорной воронкой. Это водоворот неразлагающегося пластика, размерами превышающий Техас. Я много думала о том, что вырос он из обычных пластиковых стаканчиков, плававших в океане, – тех самых, что с огорчением увидел Тур Хейердал во время путешествия на плоту Кон-Тики в 1947 году. Но я хотела рассказать миф по его собственным правилам, показать его таким, каким впервые увидела его тоненькая девочка.

Я уже говорила, что не хочу очеловечивать богов. Но я всегда помню слова самого мудрого человека, писавшего о богах, людях и смерти, – Людвига Фейербаха. «Homo homini deus est»: «человек человеку бог», писал он, объясняя, что наши боги любви, гнева, храбрости, доброты – проекции человеческих качеств, данных нам в самосозерцании. Он имел в виду воплощенного бога христианской религии, бога, по его убеждению, созданного самим человеком. Джордж Элиот легко и изящно перевела его «Сущность христианства», и влияние этой книги явно прослеживается в ее собственных сочинениях.

Есть и еще одна причина, по которой скандинавские боги так странно похожи на людей: они глупы и несовершенны. Они жадны и жестоки, они любят игры и драки, охоту и грубые шутки. Они знают, что надвигается Рагнарёк, но не могут придумать, как его предотвратить или изменить ход мифа. Они умеют с честью гибнуть на поле брани, но неспособны сделать мир лучше. «Homo homini lupus est»: «человек человеку волк», писал Гоббс о волке, живущем в каждом из нас. Гоббс мрачно смотрел на жизнь человеческую, считая ее одинокой, нищей, низкой, жестокой и краткой. Локи единственный умный герой на весь миф, но он безответственен, своенравен и недобр. В своей великолепной работе «Я видел гибель мира», посвященной Вагнеровскому оперному циклу «Кольцо нибелунгов», Дэрик Кук показывает, как умно Вагнер создает на основе мифов образ Локи. Вагнеровский Логе, пишет Кук, одновременно бог огня и бог мысли.