667-ой кивнул.

— Но зачем? — спросил я, не сводя глаз со 140-го, с его пустого, безжизненного лица, которое было повернуто в сторону лужи крови.

— Он ослушался, — проинформировал меня 667-ой. — Он убил охранника, который пытался трахнуть его мону, пока 140-ой был на тренировке. 140-ой сломал охраннику шею, когда вернулся, прежде чем призрак успел трахнуть мону, — руки 667-ого сжали крепче прутья. — Когда другой Призрак сообщил об этом Господину, то тот приказал убить ее. 667-ой замолчал на мгновение, затем добавил:

— Охранник, который ее убивал, делал это медленно и болезненно. Тем самым он мстил за убитого товарища.

Я посмотрел на 140-ого. Его кожа была бледной, а руки тряслись. Хуже всего был его потухший взгляд. 140-ого больше нет. Он сломлен. Он не победит в следующем поединке. Этот мужчина был уже мертв.

— Она сделала его слабым, — сказал я и, развернувшись, пошел к своей камере.

— Она была его моной! — огрызнулся на меня 667-ой.

Я остановился и посмотрел через плечо.

— Она была его слабостью. Господин питается слабостью. Дурак предложил ему свою смерть на тарелочке.

— Она была его сердцем, — ответил мне 667-ой с еще большим ядом в голосе. — Так же, как и моя мона. Она только моя.

Хрустнув шеей и размяв свои кости, я медленно повернулся к 667-ому. Вытянув свой Кинжал в его сторону, я сказал:

— И, подобно ему… — я указал клинком в сторону сломленного, обмякшего 140-ого, — она тоже станет твоей погибелью.

Я заставил свои ноги идти вперед, когда 667-ой крикнул:

— Я скорее умру, познав прикосновения и комфорт, которые мне дарит моя мона, чем проживу долгую жизнь, как ты. Одиноким в своей холодной камере. Не зная больше ничего, кроме крови, смерти и боли.

На этот раз я не остановился. Я продолжил идти до тех пор, пока не зашел в свою камеру, и охранник не захлопнул за мной дверь. Но даже тогда, когда охранник ушел, я стоял на месте, все еще сжимая в своих руках Кинжалы.

«Я скорее умру, познав прикосновения и комфорт, которые мне дарит моя мона, чем проживу долгую жизнь, как ты. Одиноким в своей холодной камере. Не зная больше ничего, кроме крови, смерти и боли».

Слова 667-ого крутились в моей голове. Они вонзались в мой мозг, как самые острые ножи. Холод камеры хлестал по коже. Отбросив ножи, я рухнул на матрас, лежащий на полу. Я уставился на темные каменные стены камеры и, против своей воли, передо мной возник образ Верховной Моны Господина.

Я попытался отогнать это видение, но слова 667-ого снова напомнили о себе. Ее темные волосы и голубые глаза, ее идеальное тело, и как она выглядела в своих платьях.

Затем, словно наяву, я увидел ее, стоящую передо мной и протягивающую мне руку. Но как только я к ней потянулся, за ее спиной возник Призрак с ножом в руке. Прежде чем я отреагировал, он полоснул ее по горлу. Красивые глаза моны расширились от шока. Она упала на пол передо мной, жизнь быстро покидала ее вместе с потоком крови.

Покачав головой, я заставил себя лечь обратно на матрас, безуспешно пытаясь прогнать ее образ.

Потому что желание овладеть ей сделает меня слабым.

Я никогда не отдал бы свое сердце женщине. Это принесет лишь боль.

Я не стану слабым. Я отказываюсь.

Я заснул, все еще представляя себе лужу крови у своих ног. Лужу крови и безжизненный, пустой взгляд 140-ого.