Малик съёживается.

— Да. Полагаю, что так. — Он смотрит на свои грязные ногти, а не на меня. — Есть вещи и похуже.

Я смотрю на него.

— Какие?

— Быть солдатом. Убийцей, — он замолкает, уставившись на свои грязные ногти. — Ещё хуже быть мёртвым. — Затем он уходит.

Я покупаю еду, одеяла. В углу мечети создаю гнёздышко. Здесь темно, поэтому я нахожу свечи. Малик верен своему слову: он присылает друга – офицера из правительственной армии. Он не такой милый, как Малик. Не такой нежный. Я стараюсь делать вид, что мне это нравится, притворяюсь, будто знаю, что делать. Он, кажется, ничего не замечает и даёт мне деньги. Когда уходит, он говорит, сколько я должна брать за следующий раз, и сумма кажется большой. Следующему мужчине, другому офицеру, я называю эту сумму, и он платит, не жалуясь.

Больше я не голодаю.

Теперь я надеваю хиджаб, только когда выхожу на улицу, чтобы люди не задавали мне никаких вопросов. Мне кажется, что все знают, кто я. Как будто это на лбу написано жирными чёрными чернилами.

Возможно, теперь это высечено в моей душе, и они видят это в моих глазах – отражении души.

* * *

Я очень давно не видела Хасана.

Сижу снаружи своего дома, ожидая следующего клиента – так я их называю. Я сказала клиентам, что меня зовут Сабах. Давно никто не слышал имя Рания, и все знают меня только как Сабах.

Длинные пряди чёрных волос скрывают моё лицо. Я вижу мужчину, шагающего по улице. Юноша: молодой, худой, уверенный. Я не смотрю на него, но беру за руку и веду в мечеть. Ощущение его руки в моей кажется странно знакомым. Поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него, и моё сердце замирает.

Мы подходим к гнёздышку из одеял, и я чувствую, как его твёрдая мужественность упирается в моё бедро. Меня скручивает от отвращения, и я отодвигаюсь от него. Поворачиваюсь и убираю волосы с лица.

Хасан ругается, широко распахнув глаза.

— Рания? Что... что это, чёрт возьми? Я думал, Сабах...

Поднимаю подбородок вверх, отвергая стыд.

— Я Сабах.

— Нет. Нет. Ты... ты не можешь быть ею. Я слышал, что офицеры говорят о Сабах. Как... что они сделали с тобой, — его, кажется, сейчас стошнит.

— И ты сам хотел попробовать её. — Я протискиваюсь мимо него и иду к своему дому. — Уходи, Хасан. Забудь, что ты видел меня.

Он следует за мной.

— Как ты могла делать это? Рания, это неправильно, ты моя сестра, ты не должна быть... я не могу позволить...

Я поворачиваюсь и даю ему пощёчину. Во мне кипит ярость.

— Ты отвернулся от меня, Хасан. Ты выбрал быть солдатом. Я голодала. Мне пришлось как-то выживать. Вот так. Уходи.

— Нет, Рания. Я не могу поверить...

— Тут не во что верить. Ты можешь содержать меня? Можешь дать мне достаточно денег, чтобы я остановилась?

Он хмурится, кажется, вот-вот заплачет. В конце концов, ему только пятнадцать.

— Нет... нет. Не могу.

— Тогда уходи. Никому не говори, что ты знаешь меня или моё имя. Не возвращайся. — Продолжаю идти. — Я больше не Рания. Я Сабах.

Он поворачивается и ковыляет прочь. Смотрит на меня через плечо; растерянность, ужас, боль и калейдоскоп других эмоций отражается на его лице. Я наблюдаю за ним, скрывая свой стыд за бесстрастными глазами.

Когда он уходит, я позволяю слезе скатиться по моей щеке. Я оплакиваю Хасана. Семью, которую я имела. Знаю, что не увижу своего брата снова.

Рании... больше нет. Она не умерла, её просто не существует. Теперь я Сабах. Сабах сильная. Сабах знает, что любят мужчины и как дать им это.

Теперь у меня достаточно денег. Чтобы есть, покупать одежду. Я покупаю краску для волос и перекрашиваюсь в блондинку, как американская девушка.