Повсюду носилки. Некоторые из них с выжившими направляются в реанимацию госпиталя, другие с жертвами — переносятся во временный морг, который сейчас представляет собой лежащие в грязи тела, с драпированными над ними простынями. Я отступаю, позволяя команде пройти с тяжело раненым человеком. Он так сильно обгорел, что невозможно сказать, где его одежда, а где начинается выжженная плоть. Он молчит, хотя я ожидала, что он будет кричать. Его глаза открыты и смотрят в пустое ночное небо. Когда они проходят, его глаза на мгновение встречаются со мной. Я его не знаю. Внезапное облегчение заставляет желудок сжаться. Кто-то где-то знает его. Неважно, что он не один из моих.

Я пробираюсь через полчища раненых, осматривая лица. Некоторые из них мои. До сих пор никто не ранен настолько сильно, чтобы находиться в критическом состоянии. Пот льется по моим вискам и спине, а пепел в воздухе прилипает к моему лицу. Пламя угасает, но кто-то расставил большие прожекторы по всему периметру, так что, даже когда пламя утихнет, ночь будет освещена. Ноги гудят, прося вернуться в дом, который начинает скрипеть из-за дополнительного веса воды и от тушения химическими веществами. Он не продержится долго, и им нужна вся помощь, которую они могут получить для эвакуации раненых, прежде чем он рухнет.

Медика, что занимался мной, нигде не видно. Но, прежде чем вернуться к пламени, я вынуждена отойти в сторону пропуская еще одни носилки. Я смотрю вниз, и мир останавливается на бесконечную секунду.

— Капитан, нам нужно…

— Где вы его нашли? — срываюсь я, глядя на лицо Кормака, что выглядывает из-за пристегнутой кислородной маски.

— С другой стороны от места взрыва.

— Что с ним?

— Контузия, незначительное отравление дымом. Он будет жить.

А потом они уходят, и Кормак вместе с ними направляется в госпиталь.

Он был здесь. Он был на месте взрыва. Мог ли он знать, что это случится?

Но у меня нет времени думать дальше, потому что что-то другое бросается в глаза. Прожекторы стирают монохроматическое оранжевое свечение, превращая все в тлеющий красный. Теперь я вижу цвета.

И на краю поля тел под простынями я замечаю неоново-розовый.

Я двигаюсь к нему до того как осознанная мысль успеет подсказать мне. Я игнорирую горение в моих израненных легких и гудение ног. Я бегу, мир сужается к этой крошечной вспышке цвета. Это ошибка. Он жив. Они случайно поместили его с телами в этом хаосе. Это происходит все время, они сидят там, идентифицируя поле мертвецов, и некоторые из них просто встают и уходят.

Мне нужно добраться до него, чтобы он мог вылечиться.

Я бросаюсь вниз, сползая в грязь, и отрываю простыню. Глаза Алекси смотрят в небо, один из которых затуманенный и бледный, что находится в месиве разрушенной, выжженной плоти. Другая половина его лица нетронута, почти безмятежна, так же красива, как и тогда, когда мы впервые встретились во время тренировок.

Руки парят над ним, пытаясь найти какой-нибудь способ сгладить повреждения его лица, шеи и плеча. Ярко-розовые волосы грязные и окрашенные пеплом, и я провожу сквозь них пальцами, чтобы выбить часть грязи. Его голос внезапно проникает мне в голову. Я бы не был пойман смертью в таком виде.

Я все еще пытаюсь очистить его, когда руки ложатся мне на плечи и пытаются оттащить меня. Я кричу на того, кто меня схватил, борясь с ним. Голоса кричат мне на ухо, но я их не слышу. Затем кулак проходится по моей челюсти, посылая меня в грязь, а голову заставляя кружиться.

Мне не хватает воздуха, слюны и крови, а затем я пускаюсь в приступ кашля, когда мои поношенные легкие начинают работать.

На этот раз руки, которые тянутся к мне, мягче. Я поднимаю голову.