– Вам надо сказать это государю, – твердо произнес лейб медик, упершись взглядом в Распутина.

– Зачем? – удивился Григорий, – что нового я добавлю к тому, что знает уже каждая питерская мышь? Царь не ведает, что на него открыта охота? Полно те! Это было понятно еще с момента знаменитого выстрела из пушки Петропавловской крепости в январе 1905 го…

– Может и знает, но ему не хватает толчка, чтобы решиться на радикальные действия…

– Дорогой Евгений Сергеевич, – Распутин посмотрел на лейб медика с сочувствием и грустью, – не пытайтесь спасти одержимых суицидом, они всё равно не будут вам благодарны. Сосредоточьтесь на тех, кто может пострадать безвинно. Честное слово – это более продуктивно и богоугодно.

– Вам всё равно придется встретиться с государем, – тихо повторил Боткин.

Глава 25

Незнание опасности ведёт к массовому героизму

На фотографии – кабинет Николая II в Зимнем дворце

Февраль 1917 го вьюжит, хлещет по лицу холодными ладошками, пробирает до костей сыростью с Финского залива, тащит по низкому небу караваны грязно серых облаков. На Дворцовой площади – заветрие. Здесь ненастье успокаивается, тяжело вздыхает, как рысак после скачек, сварливо пихается в спину, но уже не пытается свалить с ног. Снег, зависнув над брусчаткой, устало ложится вдоль фронтона Зимнего дворца, выкрашенного в непривычный для глаз современного человека кирпичный оттенок. Царская резиденция кажется необитаемой – светятся лишь несколько окон в её восточном крыле. Дворец, здания Генерального штаба и штаба Гвардейского корпуса выдержаны в единой тональности: красный песчаник цвета запёкшейся крови, без какого либо выделения колонн или лепнины, созданной позже, в советское время. Угрюмое багровое кольцо. Городовые по углам. Разъезды конно полицейской стражи.

Дальше за аркой, на Невском проспекте, повеселее. Звенят трамваи маршрута «нумер 5», идущие по линии от Знаменской площади, ныне Восстания, до Дворцовой и далее на Васильевский остров через Николаевский мост, мимо людских толп, заполняющих улицы столицы пугающе и неудержимо, как воды Невы во время наводнения. Лица суровые. Не до смеха. 18 февраля началась стачка на Путиловском. Администрация через 4 дня закрыла завод, тридцать тысяч человек остались без работы. На улицах не только они. Собирается демонстрация женщин работниц под лозунгами «Хлеба!», «Долой войну!» Меньшевики и эсеры призывают «манифестировать» у Таврического дворца, чтобы выразить доверие и поддержку Государственной думе. Большевики зовут к забастовкам солидарности с путиловцами. На нескольких предприятиях Выборгской и Нарвской заставы начались стачки протеста из за нехватки продовольствия, хлеба и дороговизны. Улицы заполнили протестующие, любопытные и праздношающиеся.

Всюду грызут семечки! Бабы, дети, парни, солдаты… Этой тупой, опасной болезнью охвачена вся Россия. Беспристрастные историки впоследствии назовут этот период русской революции семеедством. Психиатры обратят внимание на своеобразную «болезнь», изучат ее и отнесут, вероятно, к той же категории нервных расстройств, что и кусание ногтей, тики, непроизвольные гримасы и навязчивые жесты.

Толпа пока не лютует. Никто не хватает барышень за руки, не пытается оскорбить проходящих мимо «буржуев», но взгляды исподлобья, сжатые кулаки и многозначительное сплёвывание под ноги говорят сами за себя.