Пронзительный, кашляющий лай орудия, похожий на краткое нецензурное ругательство, хриплый взрыв там, где только что стоял оратор, а через секунды в разные стороны полетели доски, мусор, всё это произвело на митингующих неизгладимое впечатление. Ни у кого, включая революционных боевиков, не появилось ни малейшего желания немедленно бежать и обезвреживать источник опасности. К тому же, никто не понял причины странного поведения артиллеристов. Умысел? Несчастный случай? Косорукость и алкоголизм? Пока все эти вопросы оставались без ответа, обнаружилась острая потребность лежать и не отсвечивать, а ещё лучше – при возможности включить пятую передачу и отбыть на безопасное расстояние от взбесившейся пушки.

Тридцать секунд, необходимых, чтобы прийти в себя и попытаться оказать сопротивление, Распутин использовал для преодоления дистанции от орудия до залёгших, но не готовых к бою опричников Троцкого. «Как удачно! Они сегодня нацепили на рукава аж по две повязки, чтобы быстрее различать своих в толпе! Прекрасно! Не придется выискивать среди зевак. Хотя в такое время суток случайных немного. В основном собрались идейные. Одни пришли громить и убивать, другие – поживиться на руинах…»

– Руки за голову! Лицом вниз!..

Маузер в руке злобно лает, выплёвывая огонь в сторону непонятливого и суетливого, потянувшегося в карман за пистолетом. Визг, оханье, но народ, оценив серьёзность намерений и не понимая, сколько нападающих покусились на их демократические права, послушно утыкается носом в снег.

– Оружие на землю! Доставать двумя пальцами! Остальным – не шевелиться!

Ещё один беспокойный резко вскочил на одно колено и успел выхватить револьвер. «Нет, не в этот раз! С дыркой во лбу много не постреляешь».

– Да как вы смеете?

Ещё один выстрел. Не до дискуссий…

– У кого еще есть вопросы?

Боевики, лишенные привычной системы координат, переведенные из вертикали в горизонталь, упёршись лицом в проезжую часть, превратились из монолитного революционного ядра, из хозяев уличного протеста в разрозненные индивидуальности, пытающиеся несинхронно и неубедительно огрызнуться. Потеряв при взрыве снаряда и последующей стремительной атаке половину личного состава, не выдержали и поплыли.

– Всем с нарукавными повязками встать! Руки за голову!

Дальше – проще. Шапку натянуть на глаза, верхнюю одежду приспустить с плеч на локти, ремни, пуговицы, подтяжки штанов – долой. Руки должны быть заняты. Усадить в кружок плотнее. Остальные митингующие тихо расползаются – ну и Бог с ними.

– Михаил Илларионович, вот с этих шестерых – глаз не спускать!

Место разрыва трехдюймового снаряда на белом снеге выделялось черным пятном с опалинами. Телохранители Троцкого полегли там же, где стояли. Никого не подпускали к своему боссу, поэтому случайных жертв удалось избежать. Только человека, в которого целились Распутин и Ставский, на месте не оказалось.

– Да где же он? Куда подевался Лев Давыдович? Его что, на молекулы разметало? – с досадой произнёс Григорий, обшаривая глазами пятачок, где совсем недавно громоздилась самодельная трибуна. Он ещё раз внимательно ощупал взглядом обломки тары и огрызки тряпья, поднял глаза на усадьбу, превратившуюся для него в жильё и штаб. На фоне светлеющего неба хорошо выделялась декоративная башенка, возвышающаяся над всем остальным строением, и на ней еле различимые фигурки, отчаянно машущие руками. От Елагинского дворца показалась длинная кавалькада повозок и машин – с ночных киносеансов возвращались основные силы отряда…

– Ну наконец то, успели! – облегченно выдохнул Распутин, тяжело опустился на стопку шпал, непонятно как попавших на улицу с полным отсутствием трамваев, на мгновенье прикрыв глаза.