Доктор аккуратно сложил пожелтевшие листочки, благодаря в душе генерала Вандама за позволение покопаться в окружном архиве Риги, обвёл глазами офицерское собрание, оглушённое услышанным. «Хреново всё же у царя с политподготовкой личного состава», – мрачно констатировал про себя Распутин.

Поручик Грибель и остальные офицеры отряда в эту минуту думали о другом. Каждый из них вынужден был признаться, что всё это знал, но упорно оставлял за скобками своего мироощущения, как нечто, граничащее со сказками про чертей и леших. Слухи, рассказы очевидцев, случайные мнения были фрагментарными и представлялись исключениями из правил, эксцессом исполнителя. Но сейчас, собранные в одно целое, имеющие архивные номера, они превратились в Систему, в набор нравственных, а точнее сказать – безнравственных ценностей всего коллективного Запада, в суровое обвинение тем, кто присвоил себе право определять, что такое хорошо и что такое плохо. Тем, кого преподаватели неустанно ставили кадетам в пример, как самую прогрессивную, просвещенную, гуманную часть человечества.

Русское офицерство самоидентифицировалось, как часть Западной цивилизации, её форпост в дикой Азии, никогда не олицетворяло себя с лапотной, отсталой деревенской Русью, представляясь этаким Данко, несущим свет западного прогресса варварскому Востоку. Изложенные факты, безжалостно обнажившие людоедскую сущность западного общества, выбивали опору мироощущения русской, но по менталитету – западнической интеллигенции, погружая сознание в жестокую перманентную фрустрацию.

– Только та нация может считать себя цивилизованной, – тихо, но отчетливо, чтобы все слышали, подытожил доктор, – которая даже убийство врага считает вынужденным грехом, а не безусловной доблестью…

Офицерское собрание сидело, опустив головы. Казалось, что скрипят военные мозги, хотя просто потрескивали дрова в печурке.

– Давайте сделаем так, – Распутин встал, – я подышу свежим воздухом, а вы посовещайтесь и решите, я иду в тыл к германцу один или в вашей компании.

– Господа офицеры, – произнес поручик Грибель, провожая взглядом широкую спину доктора, – предлагаю без обсуждения проголосовать, кто за то, чтобы согласиться на предлагаемую военную хитрость. Никого неволить не стану. Отказавшиеся могут остаться в расположении без каких либо негативных последствий. Этот боевой выход – дело сугубо добровольное.

– Господа! – произнёс, поднимая руку, младший брат погибшего атамана Александр, – все мы помним, что налёт на штаб 8й армии готовил Лёня… Простите, атаман Пунин. Не успел… Для меня эта операция – его завещание, последнее желание… Приказ. И я готов вырядиться хоть чёртом, хоть падишахом, чтобы его выполнить.

Офицеры, поддержавшие Александра и проголосовавшие за участие в операции, сделали незримый, но крайне важный шаг в своей собственной судьбе, став дальше от «цивилизованного» западного сообщества и ближе к собственному, иногда с трудом понимаемому Отечеству.

* * *

К выходу готовились с мрачной ожесточенностью, без привычных в таких случаях шуток прибауток, розыгрышей и подначек. Поручик Грибель на второй день без всякого отторжения общался с доктором, каким то шестым чувством ощущая в нем своего, несмотря на несоответствие мундира.

– Что будут делать «пленные», когда дело дойдёт до оружия?

– Вооружим всех Маузерами К96 – флот пообещал выделить из своих запасов сотню, только нужно придумать крепление кобуры для скрытного ношения под одеждой.