Непенин встал из за стола, прошёлся по каюте, ещё раз проигрывая в голове все варианты развития событий. Адмирал обязан уметь воевать не только на море. В паркетных баталиях риск потерять голову, пожалуй, больше, чем в боевой рубке. Фактически самовольно решившись на выход всего флота, командующий мог обосновать это только одним – немцы уже покинули свои базы для атаки Петрограда. Только так можно оправдать его инициативу о столь спешном выходе в море без соответствующих виз. Крайне необходимы доказательства. Два года назад Непенин подкинул разведке Германии ложную радиограмму о пленении капитана «Магдебурга». Вчера ему пришлось повторить сей опыт и отправить телеграмму в Ставку – «радиоперехват немецких сообщений позволяет безошибочно утверждать о выходе линейных сил Германии для следования в Финский залив». Теперь отступать некуда. Он просто обязан вытащить в Балтику эти чёртовы линкоры Рейнхарда Шеера!

Три дня назад, окончательно приняв решение о драке, Непенин сбросил с души тяжеленный камень, не дававший дышать последние два года. Находясь безвылазно в Гельсингфорсе, Адриан Иванович видел, как постепенно разлагается невоюющий флот, как растворяются в надвигающейся революционной буре иерархия и порядок. Казалось, всё утрачивало смысл. Да так оно и было на самом деле. Всё постепенно спускалось на самотёк. Ниточки субординации, донесений и приказов, связывавшие штабы с кораблями, рвались с пугающей скоростью. А в открытом море ждала смерть. Против четырех русских линкоров и ещё четырех недомерков Германия имела дюжину полновесных дредноутов. В лёгких силах перевес был еще солиднее. Сорок девять русских эсминцев, как бы они ни были хороши, выглядели бледно и неубедительно по сравнению с двумя сотнями германских «коллег».

Враг подавлял своим численным превосходством настолько, что ни о каких генеральных сражениях и речи быть не могло, оставалось сидеть под защитой минных полей и береговых батарей. Это ощущение собственной неполноценности давило и деморализовывало. Как воевать? Чем? Перед адмиралом снова и снова вставал пережитый позор сидения в Порт Артуре, где самым светлым пятном и значимым событием в памяти осталась ночь торпедной атаки противника, когда он отдал приказ прикрыть корпусом своего миноносца броненосец «Севастополь». Георгиевский крест стал подтверждением собственного ощущения, что жизнь прожита не зря. Но это была жизнь лейтенанта. А сейчас? Что он сделал, как адмирал? Кого он прикрыл в Великой войне, чтобы она не оставила позорное послевкусие полной и безнадежной бесполезности?

С начальством говорить о своих переживаниях и что то предлагать невозможно. Формально инициатива приветствовалась, но всякий чих требовал согласования сразу в двух инстанциях – Ставке Верховного Главнокомандующего и Морском штабе. Адмиралтейский шпиц выглядел изящно и тонко, но у большинства моряков вызывал чувство тошноты, ибо ассоциировался с бесчисленными инструкциями, рескриптами и директивами, безжалостно удушающими всякое желание мыслить инициативно и самостоятельно.