Перед входом в батальонный блиндаж гость приосанился, встряхнулся, небрежным кивком ответил на приветствие часового и твёрдо шагнул вслед за Нойманом в недра штаба. Командира батальона на месте не оказалось – было бы странно застать его здесь в три часа ночи. Вскочили сонные связисты, коротающие время рядом со своими аппаратами. Дежурный офицер, коллега Ноймана из комендантского взвода, поприветствовал вошедших кивком головы и с любопытством уставился на гауптмана, а тот, попав в тепло, покачнулся, всхрапнул, обмяк и начал заваливаться на лейтенанта. Нойман слегка растерялся. Дежурный, видя такой конфуз, подскочил, пытаясь помочь. В следующую секунду лейтенант почувствовал, что лбы их почему то столкнулись, из глаз посыпались звёзды, и свет померк.

– Слышь, Фриц, подъём! Гитлер капут! – властная рука грубо трепала щёку Ноймана.

Лейтенант поднял веки и встретился взглядом с сумасшедшими глазами гауптмана, трезвого, как стёклышко.

«Удивительно, откуда он узнал моё имя и почему какому то Гитлеру пришёл капут, – подумал про себя лейтенант, – дежурного вроде зовут Франц».

– Что морщишься? Головка бо бо? – продолжал гауптман, заботливо проверяя ремни, стягивающие запястья Ноймана. – Ничего! Любишь воевать – люби и в репу получать!

Фриц осознал, что лежит связанным на топчане в комнате отдыха, а рядом с ним валяется аккуратно упакованная дежурная смена – двое рядовых, унтер офицер и бедняга Франц с кляпом во рту.

– Фриц, у меня очень мало времени! – проникновенно произнес гауптман таким ледяным тоном, что могла замёрзнуть вода в стакане. – Мне нужно, чтобы ты позвонил на заставу и сообщил, что они переходят под командование официрштельфертретера Грибеля. Это единственный шанс сохранить жизнь твоим солдатам. Грибель всё равно прибудет с минуты на минуту. Но если ты будешь ерепениться, он просто вырежет всех, как овец. Твои солдаты остались без командира, они, как и ты, не ожидают, что русские придут с тыла, не так ли?

– Вы – русский? – беспомощно спросил Нойман. Перед ним во всей полноте и неприглядности раскрылся ужас происходящего.

– А что, не похож? – глаза угли гауптмана засмеялись, – не хватает медведя и балалайки? Давай, Фриц, решай быстро и правильно. Готов взять на себя грех гибели полусотни немецких солдат  или дашь им шанс заменить лютую смерть пленом? Да или нет?

– Но я не могу, не имею права, – Нойман произносил эти слова, понимая, как глупо и нелепо они звучат.

– Да или нет?! – угрожающе набычился гауптман, сверля лейтенанта недобрым взглядом.

В голове Ноймана произошел сход снежной лавины. Он обязан был послать этого ряженого ко всем чертям, плюнуть ему в лицо, отвернуться и захохотать, если не получается вцепиться зубами в горло. Он должен ненавидеть его за этот бесчестный маскарад, за обман, недостойный офицера, но, разглядев сполохи пламени в глазах врага, вдруг понял, что ненавидит и хочет растерзать не его, а тех, кто послал его ландверный полк в эти гнилые болота. Он вспомнил недописанное письмо, оставленное в окопе, рыжего усатого неунывающего фельдфебеля, своего денщика Микаэля, у которого в Гамбурге осталось четверо детей. Перед его внутренним взором за несколько секунд прошел весь взвод, печатая шаг. Они готовы отдать жизнь за кайзера, но втайне надеются, что он, Фриц Нойман, как командир, найдёт способ спасти их или хотя бы уменьшить неизбежные потери. А ещё лейтенант вспомнил надменных штабных павлинов, здоровающихся через губу и смотрящих сквозь него, словно он, солдат, воюющий третий год, – пустое место. Фриц понял, что до боли в селезёнке хочет досадить этой камарилье, заставить исказиться гримасой их самодовольные лица и почувствовать хотя бы десятую долю страха, испытываемого сейчас им…

– Ну? – рявкнул гауптман, взяв лейтенанта за грудки и чувствительно встряхнув так, что клацнули зубы.