Знаменский прищурился, и Федотов-Лепко материализовался на фоне лабораторных шкафов. Литые плечи, грудь культуриста, лицо славянского склада, обманчиво открытое, обманчиво мягкое, без морщин, светлые волосы скрадывают первую седину. Обманчиво простецкие манеры, в середке холодная пружина, заведенная до предела. Знаменский коротко обрисовал.

— Бык, — повторила она. — Но бывают легкие аномалии. Связано с детством в горах, с химическим составом воды. Тут особенности ногтей, зубов, отклонения в деятельности желез… Он у тебя стриженый?

— Нет.

— Когда на производстве есть хлор, медь, кислоты, появляются микроскопические изменения в цвете волос. Пусть подарит прядь.

Опять я сбилась на производство.

— Зиночка, не хочется в открытую… Ладно, пошлю парикмахера, какую-нибудь медицинскую комиссию.

— Принесешь мне образцы его почерка.

Что бы еще? Еще…

— О! Дам тебе одного анатома. У него потрясающие таблицы по группам профессий. Он доказывает, что всякое занятие определенным образом влияет на мускулатуру, характер биотоков и нервные рефлексы.

— Если тебе удастся — твой раб навеки!

А если я сяду в лужу? То есть я запросто сяду в лужу!

Кушетка, обтянутая клеенкой, белые стены, белый же стол. Три массивных кресла и пальма в кадке.

Курносый врач немногим старше Томина вернул ему удостоверение МУРа.

— Меня интересует пациент, который был доставлен к вам 12 декабря с вокзала.

— Пациент невменяем. Что бы он ни натворил, пока он только больной.

— Расскажите, как он тут появился, как себя ведет — все по порядку. Я очень любопытен.

— Это свидетельствует о слабости тормозных процессов.

— Прискорбно слышать.

— Больного привезли в мое дежурство. Полная и, видимо, внезапная потеря памяти. Вначале он был дезориентирован — не понимал, где находится, кто перед ним. С большим трудом мы купировали приступ. Теперь пациент разбирается в обстановке и в общих чертах осознает свое положение. Что касается прошлого — абсолютный провал. Не удалось вернуть ему даже профессиональные навыки.

— Мне надо его увидеть.

— Палата сейчас на прогулке.

— Нет, не издали. Вот так, — Томин решительно отмерил рукой расстояние. — Более того, я должен его осмотреть. Еще более того — я должен с ним поговорить.

— Исключено! Никаких допросов!

— Доктор, мне позарез!

Тот непреклонен.

— Идея: допроса не будет! Представьте меня как врача. Светило психиатрии проездом из Москвы в Париж, а?

Томин упарился, пока переупрямил его и получил халат. Врач появился в сопровождении невзрачного мужичка, тонкого в кости, с оттопыренными ушами. Он был бы комичен, если б не потерянные, тоскливые собачьи глаза.

Кого только Томин не перешерстил, рыская по стране за Федотовым. Его не оказалось среди погибших, подобранных «скорой помощью», задержанных милицией. По условию можно бы поставить точку. Но на беду Томина занесло в Курск и, чая дополнительных подробностей, он навестил Варвару Дмитриевну. Каким-то образом пережитое в Москве разочарование не погубило в ней надежду. Напротив — она горела и светилась, как свечечка, и все твердила: «Вот Петя сыщется». Ну и двинул Томин кружить по городам и весям, ругая себя за впечатлительность.

Вдруг да этот?

— Мой коллега, — сказал врач. — Большой специалист м-м… в своей области.

— Как мы себя чувствуем? — осведомился коллега, копируя врачебную ласковость.

— Ничего…

— Головные боли не беспокоят? Спим спокойно?

— Как когда.