Александр Лавров, Ольга Лаврова. Расскажи, расскажи, бродяга
Постановление о продлении срока следствия было составлено загодя, и утром Знаменский направился к начальнику отдела Скопину. Туда же тянулись по одному и другие — был день визирования отсрочек. Пружинистой походкой джигита прорысил Леонидзе; вероятно, заканителил что-нибудь по лени, обычно он укладывался в отведенный месяц. Скопин держал наготове ручку и уже занес ее над местом, где полагалось расписаться, но поднял львиную голову с крупными красивыми чертами. — Зачем тебе? — спросил недоуменно. Знаменский пожал плечами, словно извиняясь. Как передать те смутные впечатления, даже еще не впечатления, а неразборчивые сигналы, воспринимаемые за порогом слышимости и видимости. Они ощущались, может быть, кожей, может быть, сетчаткой… или вызывали непривычный привкус во рту. Объяснению это не поддавалось. Скопин положил ручку. — Дай-ка, — потянулся он к папке с делом. Изучить ее содержимое можно было за три-четыре минуты. Скопину хватило одной. — Ну и что? — он закурил и жестом предложил стул. Знаменский сел. Но решительно нечем было удовлетворить любопытство начальника отдела. Стандартный с виду бродяга, стандартные допросы, стандартная бумажная карусель проверок. — Вадим Александрович, он уже менял показания… — произнес Знаменский; вяло произнес, потому что не был увлечен делом, рад бы закруглить его, да отчего-то не получалось. Скопин щелчком стряхнул пепел, не дождался продолжения и поставил росчерк. В проходной Бутырки Томин сказал: — Насчет Ленинграда я сам прозондирую. — Сделай одолжение. Знаменский заполнял бланки вызова арестованных, Томин отошел поболтать с дежурной. — Тишина у вас — в ушах звенит. — Так ведь тюрьма… Кого будете вызывать? — Ковальского. Дежурная покопалась в картотеке: — Двадцать седьмая камера. — Ниночка, найди там еще Петрова! — попросил от стола Знаменский. — Тоже в двадцать седьмой, — откликнулась она и добавила простодушно: — Двадцать седьмая сегодня в бане была. — Слышь, Паша, оба чистенькие! — Рад за них. — А что у тебя за Петров? — Бомж и зэ. — Что-о? — поразился Томин. — Гражданин без определенного места жительства и занятий. — Что такое бомж, я как-нибудь понимаю. А вот как тебе сунули такую мелкоту? Больше некому возиться? — Данилыч возился. Теперь его дела роздали другим. — А-а… — Что с Данилычем? — встревожилась Ниночка. — Помяли его старые знакомые. В госпитале лежит. — А-ах! — жалобно протянула девушка. — Ничего, он крепкий, — успокоил Томин, но для перестраховки постучал по деревянному прилавочку перед ее окошком. Знаменский сдал бланки и получил ключ. — Тридцать девятый кабинет, — сказала Ниночка, дрогнув ему навстречу ресницами. Знаменский благодарно улыбнулся: тридцать девятый в отличие от остальных относительно просторен и светел. Автоматическая железная дверь с лязгом отъехала вбок, и их приняло старинное каменное узилище, все недра которого круглосуточно и неистребимо пахли пареной капустой. Ковальский был мошенник — обаятельная бесшабашная личность лет тридцати семи. Допрос его длился не более получаса. С Ковальским работалось легко и споро, если только не пытаться его брать на пушку. |
