Захар Прилепин. Рассказы
Убийца и его маленький друг
Мы, ментовский спецназ, стояли в усилении на столичной трассе, втроём: Серёга по кличке Примат, его дружок Гном, ну и я. Примат недавно купил у срочников пуд патронов и на каждую смену брал с собой пригоршню — как семечки. Загонял в табельный ствол патрон и выискивал, кого бы пристрелить. Где-то в три ночи, когда машин стало меньше, Примат заметил бродячую собачку, в недобрый свой час пробегавшую наискосок, посвистел ей, она недоверчиво откликнулась, косо, как-то боком попыталась подойти к пахнущим злом и железом людям и, конечно же, сразу словила смертельный ожог в бочину. Собака не сдохла в одно мгновение, а ещё какое-то время визжала так, что наверняка разбудила половину лесных жителей. Блок-пост находился у леса. Я сплюнул сигарету, вздохнул и пошёл пить чай. «Наверняка сейчас в башку её добьёт», — подумал я, напрягаясь в ожидании выстрела — хотя стреляли при мне, ну, не знаю, десять тысяч раз, быть может. Вздрогнул и в этот раз, зато собака умолкла. Я не сердился на Примата, и собаку мне было вовсе не жаль. Убил и убил — нравится человеку стрелять, что ж такого. — Хоть бы революция произошла, — сказал Примат как-то. — Ты серьёзно? — вздрогнул я радостно; я тоже хотел революции. — А то. Постреляю хоть от души, — ответил он. Спустя секунду я понял, в кого именно он хотел стрелять. Я и тогда не особенно огорчился. В сущности, Примат мне нравился. Отвратительны тайные маньяки, выдающие себя за людей. Примат был в своей страсти откровенным и не видел в личных предрасположенностях ничего дурного, к тому же он действительно смотрелся хорошим солдатом. Мне иногда думается, что солдаты такие и должны быть, как Примат — остальные рано или поздно оказываются никуда не годны. К тому же, у него было забавное и даже добродушное чувство юмора — собственно, только это мне в мужчинах и мило: умение быть мужественными и весёлыми, остальные таланты волнуют куда меньше. На своё погоняло Примат, как правило, не обижался, особенно после того, как я объяснил ему, что изначально приматами считали и людей, и обезьян, и австралийского ленивца. У самого Примата, впрочем, было другое объяснение: он утверждал, что все остальные бойцы отряда произошли именно от него. — Я праотец ваш, обезьяны бесхвостые, — говорил Примат и заразительно смеялся. Ну а Гном, хохмя, выдавал себя за отца Примата, хотя был меньше его примерно в три раза. Примат весил килограмм сто двадцать, ломал в борьбе на руках всех наших бойцов; лично я даже не решился состязаться с ним. На рукопашке его вообще не вызвали на ковёр после того, как он сломал ребро одному бойцу, а другому повредил что-то в голове, в первые же мгновения поединка. Пока Гном не пришёл в отряд, Примат ни с кем особенно не общался: тягал себе железо да похохатывал, со всеми равно приветливый. А с Гномом они задружились. Гном был самым маленьким в отряде, и по кой его взяли, я так и не понял: у нас было несколько невысоких пацанов, но за каждого из них можно было легко по три амбала отдать. А Гном и был гном, и ручки у него были тонкие, и грудная клетка — как скворечник. Я смотрел на него не то, чтоб косо, скорее сказать, вообще не фиксировал, что он появился средь нас, до чего ему, скорее всего, было всё равно; или Гном умело виду не подавал. Но потом, за перекуром, мы разговорились с ним, и выяснилось, что от Гнома недавно ушла жена. Она детдомовская была и нигде подолгу обитать не умела, в том числе и в замужестве. Зато осталась шестилетняя дочь, и с недавних пор они так и жили: отец с девчонкой, вдвоём. Благо мать Гнома ютилась в соседнем домике и забегала покормить малолеточку, когда оставленный женою сынок уходил на работу. |
