— Потому ч-что это все не в-взаправду.

— А ты думай, что взаправду. Поверь, что Господь дает тебе поручение принести на землю растения и звезды.

Он глядел ей в глаза, держа за плечи и присев на корточки.

— Знаешь, в Евангелии написано «имей вы веру с горчичное зерно и скажи горе перейди с этого места на то, и перейдет гора».

— И перейдет, п-правда?

— Истинная правда.

— А горчичное з-з-з-з… — она зажужжала, как муха, не в силах справиться с заиканием.

— Зерно, — подсказал падре.

— Д-да, зерно. Это много?

— Нет, совсем немного, чуть-чуть больше песчинки.

Она на секунду задумалась, потом подняла на него свои большие темные глаза и сказала с той смешной серьезностью, которая бывает только у хороших и наивных детей.

— Ну-ну, столько у м-меня, наверное, н-н-найдется.

— Постарайся, — улыбнулся ей священник.

— А если я п-поверю, то и заикаться тоже не б-буду?

— Конечно не будешь.

— Никогда?

— Никогда, — твердо пообещал он.

С тем репетиция продолжилась. Для начала падре и Мария решили, что все небо слишком большое, чтобы его выкладывать, поэтому Мария выложит только ковш Большой Медведицы, а остальные звезды расположит вокруг него, как придется.

— Попробуй, — предложил он. — Помнишь, как выглядит ковш?

Она кивнула и принялась выкладывать, высовывая от старания язычок.

— Нет, у ковша ручка изломана книзу, а не кверху.

— Х-хорошо, — согласилась девочка, меняя рисунок.

На самом деле уважаемый падре Эрнандо, сам того не ведая, ошибался. Если бы накануне вечером он глядел на небо, то заметил бы, что излом ручки ковша направлен вверх.

Когда все звезды были развешены, они с удовлетворением оглядели полотно и решили, что все это хорошо.

Довольный ангелочек побежал домой, подпрыгивая и трепеща темными косичками, как крылышками. Недалеко от дома, она увидела Лео. Он о чем-то разговаривал с Летисией. Её вообще любили все дети поселка за добрый нрав и сладкие маисовые лепешки, которые она умела готовить, как никто другой, и часто угощала ими малышей.

— Эх, не сподобил меня Господь ребеночком, так хоть с другими карапузами повозиться, и то радость, — часто повторяла кухарка в разговорах с доньей Эмилией, словно оправдывая свою любовь к детям. — А уж я бы их любила! И сказать не могу, как бы любила! Если б мальчик родился, назвала бы Иваном.

— Почему же именно Иваном? — спрашивала донья Эмилия.

— Когда я еще у матери жила, у нас вола Иваном звали.

— А сын тут при чем?

— Да уж так… Хороший вол был, добрый… — мечтательно добавляла она. Толстые люди часто мечтательны и охотно предаются воспоминаниям. — А если б дочерью меня Господь и Пресвятая Дева сподобили, то уж непременно Марией кликать бы стала.

— Как Деву Марию?

— Нет, как мою любимую и ненаглядную Марию Руденсию.

Ее ничуть не смущало, что своих детей она нарекала бы в честь быков и людей вперемежку, ей совершенно не казалось это препятствием.

За несколько минут до появления Марии Лео остановил негритянку странным вопросом.

— Летишия, душа моя, а ангелы бывают беж жубов?

— Ох, ты что ж это такое говоришь? Как это без зубов?

— Ну, когда молочные жубы выпали, а новые еще не выросли? Как у меня.

Она задумалась.

— Не знаю, что и сказать тебе, кроха.