— Может быть, позвать герр Васича? — лукаво спросила Мирцль.

— Мирцль…

— Хорошо, хорошо, не позову… Как тебя дома зовут?

— Что?

— Как тебя зовут дома? Мать, сестра…

— Имя? — догадался Мельников. — Имя…

Он посмотрел на расплывающееся пятно электрической лампочки и вздохнул.

— Забыл?

— Григорий.

— Крикори… — тихо повторила Мирцль. — Устал? Трудно говорить? Ты, верно, не привык пить… Зачем пьешь? Ну, молчи, я сама буду говорить. Ты — милый! Самый милый на свете. Не отворачивайся, не съем… Посмотри мне в глаза. Так.

— Мирцль, как вы прекрасны!

— Понравилась тебе? Что же ты так сидишь, как в гостях у епископа? Нет, нет, не пей больше, не надо.

Мирцль отодвинула от студента бокал, взяла его тесно под руку, положила ногу на перекладину стола и стала медленно раскачиваться вместе с ним. «Какой странный… Совсем не компания этому Васичу. Ничего не умеет скрыть: глаза горят, смотрит, как на пирожное, а протянуть руку боится. Не курит. В „Белом быке“ одна кружка пива целый вечер перед ним стоит. А сегодня расхрабрился. Как бы смеялась Мина и другие там, в хоре, если бы увидели ее сейчас с ним. Пусть… Ах, как жарко».

Она налила себе свободной рукой вина и снова оглянулась вокруг.

— Так… Куда это они ушли… Ты о чем думаешь, а?..

Мельников был пойман врасплох.

— Я думаю… — Он посмотрел в почти незнакомые ласковые черные глаза и решился. — Сказать? Вы не будете сердиться?

— Нет.

— Я думал, что вы, должно быть… многим корпорантам…

— Дальше.

— Говорите «ты»…

Он низко опустил голову и замолчал.

Мирцль изумленно обернулась к студенту, резко вырвала свою руку, но ничего не ответила.

— Вот видите, вы сердитесь. Не надо сердиться, Мирцль, не надо…

Мельников взял ее за руку и погладил и, не зная, что делать с ней, осторожно положил ее опять на стол.

— Так! Девушка из хора… Вечером поет песни и играет, ночью говорит корпорантам «ты»… Ха-ха! Я думала, такой маленький русский студент, совсем особенный… А он… Прочь! Ненавижу! — крикнула она, когда Мельников опять хотел взять ее за руку, и резко толкнула его в грудь.

— Мирцль, — печально сказал Мельников. — Не надо… Я спросил потому, что всегда так… Всегда так бывает, Мирцль… Вы мне нравитесь, Мирцль. Очень! Вы милая… Я очень рад… что вы не говорите корпорантам «ты»… Слышишь, Мирцль, я очень рад!

Он исчерпал все свои познания в немецком языке и, чувствуя, что задыхается от усталости и угрызений совести, еще раз взял Мирцль за руку и вдруг ткнулся губами в мокрую горячую ладонь.

Мирцль улыбнулась.

— Ты! Вот смешной воробей… Так, как с тобой, ни с одним студентом еще не говорила. Мало ли как говорят «ты»… Такая работа. Пройдешь по залу — одному улыбнешься, с другим пошутишь. Третий толкнет, скажешь: ты, черт! — Она хитро засмеялась и притянула Мельникова за плечи. — Ты что руку целуешь? Не надо. Я не дочка аптекаря. В губы надо. Боишься? Ах ты!

У самого, наверно, есть в России принцесса, и не одна, должно быть, а тоже спрашивает…

— Что?

— Я говорю, у тебя в России, наверно, есть кто-нибудь… Невеста или…

— Нет… Никого нет.