Студенты наверху уходили, топоча и отодвигая с грохотом стулья. Зазвучал нестройный негромкий хор:

«Alle Fische schwimmen…»

Мирцль тихо подхватила. Ее плечо уже давно ласково касалось плеча молчаливого русского студента. Вначале он отодвигался, потом, должно быть, понял, что приятней не отодвигаться и сидеть спокойно. Мирцль улыбнулась. «Герр Васич злится? Пусть. Он ей не отец и не жених. Какое у этого студента теплое плечо. Слышно, как бьется сердце. Должно быть, ему вредно пить… Как жаль, что она ничего не знает по-русски. Ну что ж, можно и не говорить. А ведь очень похоже, что он совсем еще божья коровка… Герр Васич любит смеяться, но, пожалуй, он сказал о нем правду… Вот так воробей! Или там, дома, невеста? Бережет себя? Ха-ха!»

Она засмеялась, придвинулась еще ближе и, доставая графин с вином, ущипнула под столом студента за руку.

Мельников вздрогнул, но не отнял руки. На реке было печально и темно. Внизу все так же монотонно играла вода, но в ночной тишине плеск воды звучал строже и непонятнее. Молодой месяц пробивался мутным пятном над замком. Студенты ушли, и отголоски веселой песни давно пропали в переулках, которые вели к вокзалу. Наверху было тихо. На стене, ярко освещенной электрической лампочкой, сидел перед бочкой одинокий багровый Диоген и тянул из кружки вино. На бочке чернела надпись «Франц Мейер» — имя и фамилия владельца ресторана.

Мельников покосился на Мирцль, вздохнул и беззвучно шепнул: «Мирцль, как вы прекрасны!» Пальцы его, лежавшие на ее руке, дрожали и слиплись, от Мирцль пахло горячим хлебом и еще чем-то терпким и душным. Страшно хотелось протянуть руку и погладить ее по щеке: такая жаркая, должно быть, щека… А новое вино вкуснее, не то что тот глупый «Резинат». Пахнет смолой и медом и… такое густое.

Он долил свой бокал, поднял его, расплескал половину и медленными глотками выпил до дна.

Васич внимательно посмотрел на своего коллегу, потом на Мирцль, перестал барабанить по скатерти, встал и сказал Ильзе:

— Фрейлейн Ильза, пойдемте наверх есть шоколад.

— Шоколад? — оживилась Ильза.

— Да, шоколад. Там есть автомат. До свиданья, господа, здесь душно, мы немного пройдемся.

Он иронически раскланялся, предложил Ильзе руку и поднялся с ней наверх.

Мирцль показала ему язык и, когда он скрылся, откинулась на стуле к перилам и расхохоталась:

— Извините, ваша светлость! Ошиблись. Будете сегодня от злости подушку кусать… Очень нужно. — Она помолчала. — Так…

Мирцль оглянулась по сторонам, медленно провела ладонью по лбу, словно стирая с лица выражение неприязни и насмешки, и вдруг мягким и ласковым движением наклонилась к Мельникову.

— Что же вы все молчите, мой маленький? Очень страшно, да? Такая большая женщина, и никого кругом… Скажите мне что-нибудь. Ну, скорей.

— Мирцль, вы прекрасны, — шепнул он робко, тщательно выговаривая слова.

— О-о-о! Скажите, пожалуйста… Вы тоже прекрасны, мой храбрый воробей. Выучил? Теперь будешь всем немкам говорить?

Мельников не совсем понял и кротко ответил:

— Да.

— Что?!..

Мирцль скрестила на груди руки, сдвинула брови и в упор посмотрела на студента.

Он понял, что ошибся.

— Нет, нет! Пожалуйста, медленнее, Мирцль. Совсем медленно… Я тогда пойму… Шумит… в голове.

— Шумит? У меня тоже. Prosit! — Она налила ему и себе вина, положила ему руку на плечо и низко заглянула в глаза: — Теперь понял? Или еще медленнее надо? Пей! Так. Можно говорить «ты»? Не сердишься?

— Нет, Мирцль, нет! Боже мой, отчего вы не говорите по-русски?.