Был у нас и маленький толстенький учитель танцев, который приезжал на двуколке и учил старших мальчиков матросскому танцу (считалось, что это искусство нам очень пригодится в дальнейшей жизни); был маленький вертлявый француз, который даже в самую хорошую погоду являлся с зонтом без ручки и с которым наш директор был неизменно вежлив, потому (как мы считали), что если бы директор вздумал его обидеть, тот немедленно обратился бы к нему на французском языке и навеки осрамил его перед мальчиками, так как ни понять, ни ответить на этом языке он был неспособен.

Был у нас, кроме того, работник, по имени Фил. В воспоминаниях Фил представляется мне потерпевшим кораблекрушение плотником, которого буря выбросила в нашу школу как на необитаемый остров, чтобы он мог развивать здесь заложенные в нем разнообразные таланты. Он чинил все, что ломалось, и мастерил все, что требовалось. Между прочим, он был и стекольщиком и вставлял все разбитые стекла, получая за каждое (как мы сильно подозревали) по девять пенсов, тогда как с родителей брали за то же стекло по три с половиной шиллинга. Мы были очень высокого мнения о его талантах механика и вообще считали, что директору известен какой-то его проступок, под страхом разглашения которого он и держал Фила в рабской зависимости. Мне особенно запомнилось, что Фил питал безграничное презрение к наукам; за это я его глубоко уважаю, ибо это доказывает, что он отлично понимал разницу в положении директора и его помощников. Этот непроницаемый человек время от времени прислуживал за столом, и он же содержал на хранении наши сундучки. Он был нелюбезен даже с директором и никогда не улыбался, кроме как в день роспуска на каникулы, когда в ответ на тост "Да здравствует Фил! Ура!" - он медленно выдавливал на своем деревянном лице ухмылку, которая и оставалась там до тех пор, пока все мы не разъезжались. Но когда однажды в школе вспыхнула скарлатина, Фил сам вызвался ходить за всеми больными мальчиками и заботился о них не хуже родной матери.

Недалеко от нас была другая школа, и уж конечно наша школа не желала иметь с ней никакого дела. Это характерно для всяких школ - не только для тех, где обучают мальчиков. Что ж! Железная дорога смела нашу школу, и локомотивы проносятся теперь по ее пеплу.

Так вянет, уходя в небытие,

Все, чем гордится мир,

и чем он не гордится - тоже. У него было мало причин гордиться нашей школой, с тех пор он достиг многого на этом поприще и в будущем достигнет еще большего.

НАШ ПОЧТЕННЫЙ ДРУГ

Перевод Н. Хуцишвили

Мы в восторге от того, что он избран! Наш почтенный друг с триумфом прошел в парламент нового созыва. Он - достойный депутат от Многословия, наилучшим образом представленного округа Англии.

Наш почтенный друг обратился к своим избирателям с поздравительным посланием, в коем он отдает должное этим благородным гражданам и каковое являет собой недурной образец сочинительства. Избрав его, - говорит он, они увенчали себя славой, и Англия осталась себе верна. (В одном из своих предвыборных обращений он отметил, прибегнув к мало известной поэтической цитате, что "нам никакая участь не страшна, была бы Англия себе верна".)

В этом же документе наш почтенный друг высказывает уверенность, что жалкие прихвостни враждебной партии никогда больше не поднимут голову и так и останутся пребывать в ничтожестве, заклейменные презрением на вечные времена. Далее он заявляет, что гнусные наймиты, которые хотели бы сокрушить священные оплоты нашей нации, недостойны называться англичанами; и что до той поры, пока волны не перестанут вздыматься вокруг нашего опоясанного океаном острова, его девизом будет: "Никаких уступок". Находятся тупицы, беспринципные и наглые, которые позволяют себе задавать вопрос - известно ли кому-нибудь, кто эти прихвостни, и что это за враждебная партия, и кого считать презренными наймитами, а кого священными оплотами, и что это за уступки, на которые мы никогда не пойдем, и если не пойдем, то почему? Но наш почтенный друг, депутат от Многословия, все это прекрасно знает.