|
Елки, посаженные моим отцом, которые я помнил совсем молоденькими и очень тоненькими, сильно выросли, имели толстый ствол, и под ними теперь всегда лежала желтовато-охристая хвоя, и там годами ничего не росло, разве что барвинок. А рядом, на длинной узкой грядке, стояли на высоких стеблях цветы моей матери, они пышно цвели, радостно и весело, и каждое воскресенье их срезали на большие букеты. Это были растения с кирпично-красными мелкими цветочками, собранными в соцветия, — лихнис, или зорька, а на другом нежном кустике на тонких высоких стебельках росло множество красных и белых цветков в форме сердечек, у нас в доме их так и называли — «сердечки», а еще один высокий куст звался «барская спесь». Рядом тянулись к небу астры на высоких ножках, но их время цвести еще не пришло, а между ними расползалось по земле розетками молодило с мясистыми листьями, похожими на мягкие колючки, тут же рос веселый красочный портулак; эта длинная узкая грядка была нашей любимицей, нашим сказочным садом, где рядом соседствовали друг с другом необыкновенные цветы, и они были нам милее всех роз на обеих круглых клумбах. Когда на грядку падали солнечные лучи, заставлявшие блестеть восковые листья плюща, обвивавшего стену, тогда каждый цветущий куст приобретал свою индивидуальность и особую прелесть: сочные гладиолусы сверкали яркими красками, гелиотроп казался серым, погруженным, словно его заколдовали, в таинственный запах, лисохвост свисал, обреченно увядая, а аквилегия встала на цыпочки и звенела разноцветными летними колокольчиками. На золотарнике и голубых флоксах громко жужжали пчелы, а по толстым листьям плюща энергично бегали туда-сюда маленькие коричневые паучки, над левкоями же дрожали в воздухе те быстрые, капризно вертевшиеся мотыльки с толстыми брюшками и прозрачными, словно стеклянными, крылышками, их называли бражниками.
В праздном настроении я с удовольствием переходил от одного цветка к другому, нюхал их благоухающие кисти или осторожно прикасался пальцем к чашечке цветка, чтобы заглянуть внутрь и рассмотреть таинственные, более бледные по своим краскам донышки и тихий порядок прожилок и пятнышек, волосатые тычинки и кристально четкие желобки. Одновременно я поглядывал на туманное утреннее небо, где царил удивительный хаос из тонких белесых полосок и мягких пушистых облачков. Мне казалось, сегодня опять непременно разразится гроза, и я строил планы, как отправлюсь во второй половине дня часа на два порыбачить. Я усердно переворачивал известняк в надежде найти дождевых червей, вынул несколько камней с краю дорожки, но оттуда тучами выползали серые мокрицы и испуганно прятались по сторонам. Я задумался, что бы такое предпринять, но ничего путного в голову не приходило. Год назад, в свои последние каникулы, я был еще совсем ребенком. Что бы я сделал тогда? Наверное, принялся бы стрелять по целям из лука, сделанного из орехового прутика, или запустил змея, или взрывал на полях мышиные норки порохом, но все эти развлечения остались в прошлом, покрылись плесенью, будто часть моей души устала от них и лишь откликалась на голоса, которые были ей когда-то милы и доставляли радость. С удивлением и смущением оглядывал я знакомое поле моих ребяческих радостей. Маленький садик, увитая цветами беседка и влажный, лишенный солнца двор с его заросшей зеленым мхом брусчаткой — все это выглядело теперь как-то иначе, и даже цветы утратили отчасти неизбывное колдовство. Вовсе без всякого очарования, как-то даже скучно стояла в углу сада старая бочка с водой и со шлангами; раньше я, к большой досаде отца, по полдня лил воду, пристраивая под нее старые деревянные мельничные колеса, строил на дорожке плотину и прорывал каналы, устраивал в саду наводнения. Старая заброшенная бочка была моей любимой игрушкой, и когда я сейчас взглянул на нее, во мне что-то вздрогнуло, отдало эхом детства, но вызвало печаль в душе, а сама бочка уже не была ни родником, ни рекой, ни Ниагарой. В задумчивости перелез я через забор, синий вьюнок мазнул меня по лицу, я оборвал его и сунул в рот. |
