У меня было такое ощущение, что меня самого вырвали со всеми моими потаенными корнями и выплюнули в неумолимо бьющий ярким светом день. Целый день бродил я вокруг, не находя ни лесных тропинок, ни знакомых ореховых деревьев с тенистыми кронами, ни знакомых дубов, на которые я взбирался ребенком, повсюду вокруг города высились кучи хлама, зияли в земле дыры, лесные склоны гор были скошены словно трава, мертвые деревья жалобно тянули к солнцу свои оголившиеся корни. Между мной и моим детством разверзлась пропасть, и моя родина не была больше такой, как прежде. Очарование и наивность былых лет отошли от меня, и вскоре я уехал из города, чтобы стать мужчиной и победить в той жизни, первые тени которой слегка задели меня в те дни.

ПРЕВРАЩЕНИЯ ПИКТОРА

Едва Пиктор вошел в рай, как оказался перед деревом, оно было одновременно и мужчиной и женщиной. Пиктор почтительно поздоровался с деревом и спросил:

— Ты древо жизни?

Но вместо дерева ответ ему собрался дать змий, тогда он отвернулся и пошел дальше. Он широко раскрыл глаза, ему все очень нравилось. Он ясно чувствовал, что это родина и источник жизни.

И он вновь увидел дерево, оно было одновременно и солнце и луна.

Пиктор спросил:

— Ты древо жизни?

Солнце кивнуло и засмеялось, луна кивнула и улыбнулась.

Чудесные цветы смотрели на него множеством своих красок и огоньков, с множеством глаз и личиков. Одни кивали ему и смеялись, другие кивали и улыбались, а третьи не смеялись и не улыбались: молчали утомленные, в себя погруженные, собственным ароматом опьяненные. Один из них пел лилово-голубую песню, другой — колыбельную. У одного цветка были огромные голубые глаза, другой напомнил Пиктору его первую любовь. От одного исходил запах сада его детства, сладкое благоухание его звучало как голос матери. Другой смеялся ему в лицо, высунув ему навстречу свой загнутый красный язык. Он лизнул его, у него был резкий и несколько диковатый вкус смолы и меда, а еще он напоминал поцелуй женщины.

Пиктор стоял в окружении цветов, охваченный неясным томлением и робкой радостью. Его сердце, словно колокол, тяжело ухало, с силой стучало; его тоскливое желание сжигало его неизвестностью, предчувствием чего-то волшебного.

Пиктор увидел: сидит птица, в траве птица сидела и красками сверкала, казалось, прекрасная птица всеми цветами обладала. Красивую пеструю птицу спросил он:

— О птица, скажи, где счастье?

— Счастье, — заговорила красивая птица и засмеялась, раскрыв золотой клюв, — счастье, о друг мой, везде — на горе, на земле, в кристалле и цветке.

С этими словами веселая птица тряхнула перьями, дернула шеей, покачала хвостом, подмигнула глазом, еще раз засмеялась, а потом осталась неподвижно сидеть, в траве осталась сидеть, и смотри-ка: птица превратилась в пестрый цветок, перья стали листьями, когти — корнями. В глянце красок, в ритме танца стала она цветком-протуберанцем. Пиктор в изумлении глядел на этот померанец-горицвет. И уже очень вскоре птица-цветок задвигала листиками и тычинками, ей надоело пребывать в цветочной ипостаси, вот у нее уже и нет корней, она пошевелилась с легкостью, медленно воспарила и теперь стала уже сверкающей бабочкой, плавно порхающей в воздухе, невесомая, без огоньков, только сияющее личико. Пиктор сделал от удивления большие глаза.

А новая бабочка, веселая пестрая птица-цветок-мотылек, со светлым личиком, летала и кружила вокруг удивленного Пиктора, поблескивала на солнце, нежно опускалась на землю, как пушинка, сидела у самых ног Пиктора, нежно дышала, немного подрагивала сверкающими крылышками и вскоре превратилась в разноцветный кристалл, края которого светились красным. Чудесно светился он в зеленой траве среди разнотравья, ясный, как праздничный колокольный звон, этот красный драгоценный камень. Но его родина, земные недра, похоже, звали его; он быстро-быстро становился маленьким и грозил погрузиться в землю.