— Нехорошая какая видимость, — сказал староста, выходя из комнаты. — Словно он не сам помер, а убитый. — Он сел к столу и начал свёртывать папироску, вздохнул и сморщил мягкое благообразное лицо.

— Ах ты, господи… Стражника нет, заарестовали, не выпускают…

— А ты бы не доносил на него, — проворчала Рогова.

Староста, глядя на неё, как в пустое место, продолжал:

— Как вот хоронить чужого-то человека? Может, особый закон какой-нибудь имеется для этого? Н-да, Малинина, ты займись тут; это — твоё дело, больные, мёртвые. За работу из жалованья получишь.

— Не забудь, он мне должен остался, — напомнила Рогова.

— Забуду ли, ты у меня — первая на памяти, — сказал Ковалёв, закуривая. — Я только про тебя и думаю: как у меня Степанида живёт?

— Старенек ты для шуточек, — сказала Рогова.

— Помолчи, чудовища, — предложил Ковалёв и снова обратился к Малининой: — Всё это дело, Марья, я тебе строго поручаю, а то Рогова насчитает расхода рублей на сто. Позови Коневу, она тебе поможет.

— Одна управлюсь. Не хочу я видеть эту нищую, — твёрдо сказала Малинина.

— Эх, забыл я, что ты воюешь с ней. Напрасно. Она живёт… вроде как будто и нет её в деревне. Она вам — пример.

— Ой, умён ты, Яков! — вскипела Рогова. — Нищих в пример ставишь.

Ковалёв встал, поглядел на папиросу.

— Ну, мне — пахать! Так, значит. Налаживай, Марья.

И обратился к хозяйке, как всегда, мягко:

— А ты гляди, ежели что окажется неправильно, так я с тебя взыщу!

Тут Рогова топнула ногой так, что где-то задребезжала посуда, а женщина, показывая кукиш в затылок старосте, заревела во всю силу голоса:

— Вот чего ты взыщешь с меня, на-ко вот! Жалуется, стражника заарестовали, а сам донёс на него. Ябедник! Паточная рожа, святая задница, прости меня господи!..

— Степанидушка, — успокоительно заговорила Малинина, — надо бы водицы согреть, обмыть усопшего надо, а то в день страшного суда, второго пришествия Христова, немытый он…

— Отстань! — густо сказала Рогова. — Вот — печь. Грей. Я сегодня печь топить не буду. И дров не дам. Как хотите…

Малинина, сердито поджав губы, вышла из комнаты, а Рогова села к столу, выдвинула ящик, достала ученическую тетрадку, карандаш, посмотрела в потолок и, помусолив карандаш, начала писать что-то. В избе стало тихо, как в погребе. Потом с печи мягко спрыгнул толстый, рыжий кот, бесшумно касаясь лапами пола, подошёл к хозяйке, взобрался на колени ей, и хвост его встал над столом, как свеча.

— Пошёл прочь, — проворчала женщина, но не столкнула кота, а он, замурлыкав, начал гладить мордой её руку.

Вскоре явился плотник Баландин, босой, без шапки, заправив подол рубахи за пояс синих штанов, пришёл, держа в руке аршин, взмахнул им и весело поздоровался:

— Здорово, хозяйка, добрая душа! Вот и я — мерочку снять.

Рогова подняла голову и уверенно сказала:

— Одиннадцать рублей сорок копеек оказалось за ним…

— Однако капитал! — откликнулся плотник. — А не найдётся у тебя стаканчика веселухи?

— Есть.

Рогова сняла кота с колен, посадила на лавку и пошла в угол, к маленькому шкафу на стене.

…Поздно вечером со станции пришли Кашин и Слободской, оба немножко хмельные. Слободской поставил на стол бутылку водки, положил кольцо колбасы и спросил Ковалёва:

— Любаша где? У жены моей, ага! Мать, сестра — спать пошли? Вот и хорошо.