— Га! — произнес первый тенор гусиное слово и, сардонически усмехаясь, сообщил Платону:

— Телеграфист — враг мой, мы с ним охаживаем одну интересную девицу, а перевес на моей стороне, как солиста, а он хочет меня бить, этот телеграфист. Но — я купил кастет, вот он.

Вынув руку из кармана, он показал Платону маленький рыжеватый кулачок, вооруженный железными шипами.

— Если он этой штукой ударит по лицу? — сообразил Платон и отодвинулся от солиста.

— Костин этого не побоится, — заметил Лютов и попросил, протянув руку:

— Покажи.

— Га, — сказал певчий, спрятав кастет в карман.

— Значит, я ухожу, — заявил Платон и ушел, не простясь с Лютовым и тенором, ушел в густую мятель, но Лютов, догнав его, толкнул плечом, подпрыгивая шагал рядом и дразнил:

— Струсил? Не ожидал я, что ты струсишь! Стыдно…

Платон остановился, оттолкнул его, ударил палкой по голове, еще и еще.

— Меня? — изумленно крикнул Лютов и, подпрыгнув, исчез в облаке снега, а на место его, точно сверху упав, явился певчий; неожиданное появление его испугало Платона и в то же время он почувствовал, что теперь, когда он побил Лютова, справедливость обязывает бить и певчего. Дважды, молча ударив палкой по голове маленького человека, он прислонился спиною к забору, ожидая нападения, но тенор, подняв шапку, сбитую ударом, отряхнул ее, надел на голову и сардонически спросил:

— Это за что?

Не ожидая ответа, он тоже быстро исчез в густой каше снега, сказав оттуда:

— Эх, дикие свиньи…

Тогда Платон, очень смущенный и негодуя на себя, крикнул вслед ему:

— Извините… Я ошибся, я думал…

Лгать было бесполезно, ему не ответили; шуршал снег, приглушая вечерний шум города. Платон медленно пошел домой, чувствуя себя одураченным, испытывая горестное недовольство собою, осыпаемый хлопьями мокрой ваты снега. Снег падал все более густо и чем дальше Платон шагал, тем более съеживались и тускнели в этой холодной каше желтые огни фонарей.

— Не удастся мне интересная жизнь, — думал он и спрашивал себя:

— А что значит жить интересно?

Все жили скучно: Ананий, с его былыми спорами, хозяйка в заботах об утках, Лютов, влюбленный в книжку сберегательной кассы, он читает эту свою книжку как мальчик пятачковую сказку. Неинтересно живут приказчики с их тревожной, суетливой беготней за швейками. Неужели не скучно жить первому тенору с его фальшивым перстнем? Конечно, Ананий спорил с ветеринаром от скуки, так же как от скуки дворник Федор ежедневно играет в карты с поваром адвоката Интролигатина, адвокат же каждую ночь уходит в клуб играть в карты. Если б жизнь была интересна, никто не играл бы в карты.

Все более тягостно он чувствовал эту всюду, как дым, проникающую скуку, но не мог понять, чего он хочет, и не пробовал искать, где скрыто интересное, непохожее на то, чем заняты все люди. У Анания было несколько толстых книг: «Краткий курс механики», «Сон и сновидения», «История умственного развития Европы» и еще какие-то, штук пять — все это были книги непонятные, и даже сам Ананий уже не читал их, а «Историей умственного развития» покрывал миску молока, которое пил ночью и утром, натощак.

Платон видел, что горничные и швейки смотрят на него все более благосклонно, но не соблазнялся, зная, что романы влекут за собою множество неприятного и, между прочим, вызывают ревность, которая делает необходимыми заговоры и драки, как это подтвердил случай с тенором. Кроме того романы требуют какой-то особенной ловкости слов и уменья бесстрашно, нагло лгать, как лгал Лютов, а Лютову Платон не хотел подражать ни в чем.